У девочки подкосились ноги.

Он…

Он…

Нет…

— Этого не может быть, — прошептала Эрна, силясь разглядеть что-то на дне колодца. Там было так глубоко, что дна не видно. — Нет. Пожалуйста. Нет. Я не хотела!..

Но чудес не бывает.

Даже если ты волшебница.

Незнакомый юноша умер.

Она его убила.

К горлу подкатила тошнота. Эрну чуть не вырвало.

Откуда-то снизу раздались встревоженные крики. Эрна испугалась. Попадаться ни в коем случае нельзя! За такое её не то что выпорют, её там в подвале на цепь посадят! С крысами! Она поднялась по лестнице до самого верха и увидела выход на крышу, а на ней сияла маленькая белая башенка. Эрна открыла дверь, юркнула внутрь. Там пахло затхлостью и плесенью. И не было света. Она споткнулась обо что-то и чудом умудрилась не упасть. Заперла дверь (тут был засов!), на четвереньках, чтобы уже точно не падать, проползла внутрь и, наткнувшись, на что-то мягкое и вроде в углу, завернулась в это что-то и затихла.

— Иргай говорит, — рассказывала Дака, ощипывая на привале подстреленную разведчиками птицу, — эта нежить — ух! Так и зыркает! По памяти так и шпарит. У того, говорит, мало добра, ему больше нужно, а у этого много. А тому детей кормить. Ткнула в кого-то. Корова, мол, завтра сдохнет. Ему лишняя нужна! Откуда ей знать?

Врени сидела рядом и потрошила птицу. Она усмехнулась.

— Она пьёт молоко у коров и коз. Кто-то говорил, и у людей даже может. А вместе с молоком высасывает жизнь. Пожадничала, небось, после раны-то.

— Всех оделила. Проводили крестьян-то. Завизжала, крыльями обернулась и улетела. Иргай говорит, подстрелить бы её, но раз уж обещал…

— Она не опасна, — отмахнулась цирюльница.

— А вот Иргай говорит, — не унималась Дака.

Врени вздохнула.

Она давно замечала у девушки признаки этой болезни, но деваться от Даки было некуда. Они въехали в Вилтин, их встретили люди графа и забрали и добычу, и пленных. Кое-кто из наёмников говорил, мол, только мы своё добро и видели, но остальные верили Увару, а Увар верил Клосу. Сама цирюльница не знала, что и думать. Ей не заплатили обещанные десять золотых, но обещали потом заплатить намного больше. А пока, вон, кормили вместе со всеми, да и то приставили птиц потрошить на первом же привале.

— Ты не веришь?! — мотнула косами Дака.

— Верю, — снова вздохнула Врени.

— Иргай сказал, нежить всегда опасна.

— Иргай, Иргай, — проворчала цирюльница. Они всего-то на день расстались с Иргаем, а Дака только о нём и твердила, даже когда эти двое встретились и наговорились. — Замуж бы за него выходила, коли так нравится.

Дака зло сверкнула глазами.

— Выходи, выходи, — проворчала она, так ощипывая птицу, что её окружало облако. — Он тоже говорит — выходи.

Что Иргай тоже болен этой болезнью, Врени и не сомневалась.

— Так выходи, — повторила она. — Что мешает? Или родители его против?

— Ты не понимаешь! — яростно прошипела Дака. — Он тоже не понимает! Нельзя!

— Почему это? — устало вздохнула црюльница.

— Ай, ты не поймёшь. Ты чужая.

Врени пожала плечами.

Дака помолчала, но вскоре ей стало невмоготу.

— Нельзя мне, — сказала она неохотно. — Кто за меня выкуп возьмёт?

— Какой выкуп? — в самом деле не поняла цирюльница.

— Обычай, — пояснила девушка. — Я знаю, ты не думай. У вас девушка сама за себя жениху выкуп платит. У нас не так.

— Это не выкуп, а приданое, — засмеялась Врени. — Её вклад в хозяйство.

Дака пожала плечами.

— А Фатей как же? — продолжала она делиться наболевшим.

— А что Фатей? — запуталась цирюльница. — Не ему же замуж идти.

Дака хрипло рассмеялась.

— Не обижай Фатея, не надо. По нашему обычаю, если я замуж пойду, ему в чужой шатёр идти, в чужой род входить. Наш род прекратится. Кто отцовский лук возьмёт? Кому отец меч передаст?

— А… — неопределённо потянула цирюльница. Дурацкие какие-то обычаи у этих людей.

— Мужчина должен выкуп принять! — зло мотнула косами Дака. — В моём роду есть мужчина! Фатей вырастет, выкуп возьмёт! А сейчас нельзя!

— Да будет ли Иргай столько ждать? — поразилась Врени. До мужчины мальчишке было ещё расти и расти.

— Пусть уходит, не заплачу! — сверкнула глазами Дака. В этом Врени не сомневалась. Заплакать не заплачет, а вот любую девушку, слишком близко подошедшую к её Иргаю, может и зарезать.

— Ну, а другие ваши что? — подумав, поинтересовалась цирюльница. — Им тоже замуж нельзя?

— Почему? — удивилась Дака. — Им можно. Они выбирают.

— Они же без мужчин здесь.

Дака пожала плечами.

— Дома род остался. А они — нет. Их род теперь с нами. Теперь Увар их старший. Их же в степи схватили. Увар отбил. Он как отец им.

Врени послышалась нотка пренебрежения в голосе девушки, когда та говорила, что других схватили в степи.

— Тебя бы, небось, не схватили, — неодобрительно произнесла цирюльница.

Дака мотнула головой.

— Ха! Да если я на своей кобылке поскачу, тот всадник не родился, чтобы меня поймать в степи! — хвастливо заявила она.

От костра упала чёрная тень. Дака и Врени подняли головы. Иргай что-то сказал — как показалось цирюльнице, не на своём языке, а на родном для Даки.

Девушка вскочила, мотнула головой так, что косы хлестнули и её, и Иргая. Что-то ответила, тот возразил, тогда она закричала уже понятней:

— Ах вот ты как?! Уходи отсюда! И не приходи больше, слышишь?! Уходи! Не надо мне тебя!

Играй пожал плечами, повернулся и в самом деле пошёл прочь.

— И Фатею скажу, чтобы за тобой не ходил! — прокричала ему вслед девушка. — Не надо нам тебя, слышишь?!

Она села обратно и с новой яростью набросилась на птицу. В глазах девушки стояли злые слёзы. Расспрашивать её Врени не рискнула.

* * *

На следующем вечернем привале Увар напился вдрызг. Это было странно и ни на что не похоже. Наёмники косились на вожака и неодобрительно переговаривались, но прямо ему пока ничего не говорили. Он шатался по лагерю, невнятно на что-то жалуясь, мешая всем работать, пока не наткнулся на Клоса. Рыцарь толкнул наёмника к своей палатке, клятвенно заверив, что обязательно его выслушает, и принялся сам расставлять караулы.