Анриетта небрежно махнула рукой:

– Не беспокойтесь, успеется…

Дамы продолжили обсуждать одежду из больших магазинов, потом госпожа де Бов заговорила о муже, отбывшем с инспекцией в Сен-Ло, а Анриетта очень к месту сообщила, что мадам Гибаль поехала во Франш-Конте навестить заболевшую свекровь. Госпожи Бурделе тоже не будет: в конце каждого месяца она вызывает белошвейку, чтобы перебрать детское белье. Госпожа Марти выглядела обеспокоенной. Положение ее мужа в лицее Бонапарта пошатнулось, когда выяснилось, что он дает уроки в сомнительных заведениях, где можно было купить диплом бакалавра. Бедолага выбивался из сил, чтобы обеспечить семью, в бюджете которой губительная расточительность жены то и дело пробивала брешь. Как-то раз, вечером, госпожа Марти застала мужа плачущим и решила обратиться к Анриетте Дефорж, чтобы та переговорила с директором управления министерства образования – они были накоротке – и заступилась за Марти. Анриетта пообещала все уладить, госпожа Марти рассыпалась в благодарностях и сообщила, что муж лично явится узнать о своей судьбе и поблагодарить.

– Вы выглядите усталым, – заметила Муре госпожа де Бов.

– Бизнес… – с ироничной рассудительностью повторил Валаньоск.

Муре встрепенулся, досадуя, что забылся и выдал себя. Он присоединился к дамам, снова стал любезно-учтивым и внимательным, рассказал, что ждет новой поставки кружев. Госпожа де Бов поинтересовалась ценой алансонского, предполагая сделать покупку. Она теперь экономила даже тридцать су на извозчика и возвращалась к себе совершенно разбитая. Она шла пешком в манто, которое носила третий сезон, смотрела на витрины и воображала себя в одежде из дорогих тканей, а очнувшись, приходила в отчаяние: ей так и придется носить старую одежду без надежды удовлетворить страсть к роскоши.

– Господин барон Хартман, – доложил слуга.

Анриетта обратила внимание, как тепло Муре поздоровался со вновь прибывшим гостем, а тот учтиво поприветствовал дам и пошутил, не желая, впрочем, обидеть молодого человека:

– А вы, как всегда, говорите о работе… – И добавил на правах завсегдатая: – В прихожей ждет юная прелестница… Кто она?

– Никто! – Голос госпожи Дефорж прозвучал зло, почти угрожающе. – Продавщица из магазина.

Слуга начал сервировать чай, и дверь оставалась приоткрытой. Он выходил, возвращался, расставлял на круглом столике китайский сервиз, тарелки с канапе и печеньем. В просторной гостиной горел яркий свет, смягченный зеленью комнатных растений; всякий раз, когда дверь открывалась, можно было увидеть часть прихожей. Там, в полумраке, угадывался женский силуэт. Дениза стояла неподвижно, терпеливо ожидая появления хозяйки дома, гордость не позволяла ей сесть на обтянутую кожей банкетку: она понимала, что ее унижают сознательно. За полчаса она ни разу не сдвинулась с места, не произнесла ни слова. Проходя мимо нее, дамы и барон с любопытством оглядывали тоненькую фигурку, до нее доносились отдельные слова из гостиной, обстановка оскорбляла девушку своей снобистской роскошью, но все это не могло поколебать ее непреклонной решимости быть стойкой. И тут вдруг она увидела Муре, а он, узнав Денизу, наконец понял, что к чему.

– Одна из ваших девушек? – спросил барон.

Лицо Муре осталось безмятежным, волнение выдал лишь дрогнувший голос:

– Думаю, да, но не знаю, кто именно.

– Блондиночка из отдела готового платья, – поспешила подсказать госпожа Марти. – Заместительница заведующей.

Анриетта вперила взгляд в Муре, тот ограничился коротким: «Ясно…» – и завел разговор о прибывшем накануне в столицу короле Пруссии и празднествах в его честь. Хитрость не удалась: барон снова заговорил о продавщицах, начал задавать вопросы. Откуда они обычно приезжают? Так ли испорчены, как о них говорят? Завязался спор.

– Неужели вы и впрямь считаете их благоразумными?

Муре горячо защищал честь девушек, чем очень развеселил Валаньоска. Бутмон поддержал своего шефа, сказав, что попадаются всякие, и распутницы, и порядочные, но теперь последних стало больше. Когда-то в новые большие магазины брали даже девиц с подмоченной репутацией, теперь же семьи, живущие на улице Севр, воспитывают дочерей с прицелом на будущую службу в «Бон Марше». Иначе говоря, приличное поведение – всего лишь вопрос желания и старательности. Продавщицам, в отличие от тружениц парижской панели, предоставляются стол и кров, их существование – суровое, что правда, то правда, – обеспечивают владельцы торговых домов. Самым досадным обстоятельством остается зыбкость социального положения девушек, они не лавочницы, но и не светские барышни, у них нет никакого образования, и они являют собой особый, не имеющий пока названия класс. Отсюда все беды и дурные стороны натуры.

– Отвратительные создания, – подала реплику графиня де Бов. – Иногда они ведут себя так несносно, что так и отхлестала бы по щекам!

Дамы взялись вспоминать неприятные случаи, когда у прилавков происходили самые настоящие перепалки и стычки. Женщины вечно соперничают из-за денег и красоты, продавщицы тайно завидуют богатым покупательницам, подражают их манерам, бедно одетые мещанки ненавидят служащих, одетых в шелковые платья и не желающих выказывать смирение перед теми, кто берет товара на десять су, а уважения требует на сотню франков.

– Оставим этот разговор! – призвала Анриетта. – Все девицы продают не только товары, но и себя!

Муре нашел в себе силы улыбнуться, и наблюдавший за ним барон мысленно восхитился таким самообладанием. Он перевел разговор на другую тему, принялся описывать готовящиеся торжества в честь короля Пруссии и предположил, что парижские торговцы не преминут воспользоваться событием. Анриетта молчала, разрываясь между желанием как можно дольше продержать Денизу в прихожей и страхом, что Муре покинет ее дом, раз увидел девушку. Страх победил, она встала и попросила ненадолго ее извинить, госпожа Марти обрадовалась, пообещала взять на себя обязанности хозяйки и принялась разливать чай.

– Вы ведь не торопитесь? – спросила барона Анриетта.

– Нет, мадам, у меня разговор к господину Муре, мы, с вашего разрешения, займем маленькую гостиную.

Она кивнула и вышла, прошуршав в дверях шелком черной юбки, как ящерка в кустах.

Барон воспользовался моментом, оставил дам с Бутмоном и Валаньоском и увлек за собой Муре. Стоя у окна соседней комнаты, они беседовали вполголоса о давнем проекте Октава, мечтавшего занять под «Дамское Счастье» все пространство между улицами Монсиньи и Мишодьер и улицами Нёв-Сент-Огюстен и Десятого Декабря. Он пока не получил большой угловой участок и не мог довести дело до конца, воздвигнув монументальный фасад. Триумф оставался неполным, пока парадный подъезд выходил на Нёв-Сент-Огюстен – темную улицу старого Парижа. Муре, как истинный логик, желал, чтобы «Дамское Счастье» являло себя во всем блеске на новой, залитой солнцем, оживленной улице конца века. Он упорствовал, желая, чтобы его гигантский торговый дворец господствовал над городом и отбрасывал тень, превосходящую старый «Лувр». Воплощению проекта в жизнь мешало упрямство владельцев «Ипотечного кредита», желавших конкурировать с «Гранд-отелем». Оставалось дождаться окончательной расчистки улицы Десятого Декабря, чтобы заложить фундамент, и Муре не оставлял надежды переубедить барона.

– Вчера мы снова совещались, – сообщил Хартман. – Я принес неприятное известие… Они не желают уступать.

Муре раздраженно махнул рукой:

– До чего глупо!.. Какие доводы они приводили?

– Да те же самые, что я! По сути, ваш вожделенный фасад – не более чем украшение. Новые здания увеличат площадь магазина на одну десятую, значит вы выбросите огромные деньги на рекламу.

– Реклама! – вскипел Муре. – То, что вы так пренебрежительно зовете рекламой, будет сделано из камня и всех нас переживет! За два года благодаря обороту, выросшему в десять раз, мы вернем все, что потратим сейчас! Вы говорите: «Земля пропадет…» Не имеет значения, ведь этот участок принесет нам огромную прибыль!.. Как только покупательницы перестанут устраивать давку на улице Нёв-Сент-Огюстен и устремятся к новому входу по широкой мостовой, где спокойно разъезжаются шесть экипажей, их станет намного больше.

– Да вы поэт! – рассмеялся барон. – Не то что акционеры нашего банка. Правда на вашей стороне, но господа осторожничают – ради вашей же пользы, – полагая дальнейшее расширение дела опасным.

– Ничего не понимаю… Какая, к черту, осторожность! Разве цифры продаж не убедительны? Вложив пятьсот тысяч франков, я заработал два миллиона, обернув стартовый капитал четыре раза. Потом он увеличился до четырех миллионов и обернулся десять раз, до сорока миллионов. А в этом году мы стали еще