тому времени государственный аппарат. Несмотря на внедрение Прокоповичем практик, кажущихся протестантскими, его представления о церкви соответствовали православной традиции – достаточно сказать об энергичной защите им почитания икон, святых и мощей. «Духовный регламент» определял внутреннюю организацию и деятельность церкви вплоть до 1917 года.

В течение двух следующих поколений большинство епископов Русской православной церкви были украинского или белорусского происхождения (свыше 67 % в 1700–1762 годах); они вносили в православие живую струю, что видно по составленным ими семинарским учебным программам, их трудам и проповедям. Как указывает Андрей Иванов, русское духовенство очевидным образом уклонялось от того, что считало крайностями европейской религиозной мысли эпохи Просвещения – деизма, антиклерикализма, чрезмерного рационализма. Но многие тенденции казались ему привлекательными. В пиетизме и англиканстве оно находило просвещенную духовность, попытку объединить науку и рациональное мышление с верой, не отрицая откровения. Нравственная философия православия требовала уделять особое внимание личной нравственности и личному благочестию; епископы переводили труды, посвященные созерцательной молитве – авторами их были католики (Игнатий Лойола), протестанты (Иоганн Арндт, Якоб Бёме, Джозеф Холл, Джеймс Херви) и православные, – и включали фрагменты этих работ в свои проповеди.

К моменту воцарения Екатерины русские православные епископы создали развитую теологию и нравственную философию, адаптировав просвещенческий гуманизм к принципам православия и реалиям русской жизни. Основной упор делался на проповеди и наставления, где говорилось не только о благочестии, но и о социальной ответственности. Элис Виртшафтер и Гэри Маркер проследили за тем, как один из виднейших религиозных деятелей эпохи Просвещения Платон Левшин, придворный проповедник при Екатерине, а впоследствии – московский митрополит, привносил в православие характерные для Просвещения понятия. Маркер подробно рассказывает о катехизисе Платона, вытеснившем к концу столетия предыдущие (Прокоповича и Димитрия Ростовского): заимствуя много из светской мысли, его автор неизменно держится главных ориентиров – Бог, спасение, искупление. Виртшафтер показывает, что в своих проповедях, обращенных к придворной знати, Платон использовал просвещенческую концепцию рационального человека для защиты социальных ценностей, свойственных православию. Для знатнейших дворян такие проповеди в устах людей, равных им по интеллектуальным качествам, укрепляли их собственные убеждения: основой последних служили немецкий пиетизм и философия Просвещения, встроенные в православие, которое мало кто решался отвергать.

Эти интеллектуальные тенденции все больше проявляли себя в Русской православной церкви благодаря институциональным реформам XVIII века. Начиная с 1740-х годов и до конца столетия Синод осуществлял то, что Грегори Фриз назвал второй петровской революцией в управлении церковью, предпочитая говорить не о секуляризации, а о «спиритуализации». Преследуя уже знакомые нам цели, которые издавна ставились церковными реформаторами, иерархи занялись наведением порядка в религиозном быте мирян. Количество епархий в 1780-е годы достигло 26, в 1790-е прибавилось еще десять (в основном за счет черноземных областей с их бурно растущим населением и причерноморских степей). Надзор за епархиями был усилен путем создания духовных консисторий (совещательных учреждений при правящем архиерее, в составе трех-пяти членов) и различных надзорных органов и должностей на уездном уровне. Их главы наблюдали за порядком в приходах. Благодаря использованию петровского Генерального регламента совершенствовались административная организация и ведение отчетности. Наконец, велась работа по улучшению нравственного облика и повышению образовательного уровня приходских священников.

Кое в чем церковь завершила работу, намеченную, но не выполненную реформаторами XVII века. В 1770-х годах она регулярно рассылала в приходы свежеотпечатанные богослужебные книги, а также нотные книги с новыми распевами. Здесь она встретила сопротивление, но ничего подобного расколу XVII века не произошло, и стандартизация продолжилась. Кроме того, церковь стала касаться – осторожно – народной духовности, ужесточая контроль над областью священного, ограничивая распространение местных культов святых и икон, преследуя магию, следя за соблюдением правил совершения литургии и крестных ходов.

Царствовавшие в этом столетии монархи – Петр I, Елизавета, Петр III, Екатерина II – видели в церковной собственности источник доходов для государства, но, кроме того, рассматривали ее с точки зрения религиозной реформы. В христианстве издавна укоренилось мнение, что церковные институты должны служить обществу, а не накапливать богатство. Таким образом, масштабная секуляризация монастырских и церковных доходов и владений при Екатерине II в некотором смысле означала завершение начавшейся за столетие до этого религиозной реформы. Епархии и оставшиеся монастыри отныне находились на содержании государства; контроль над их финансовым состоянием и поступлениями усилили, чтобы сохранившиеся институты стали более жизнеспособны и в большей мере ориентировались на нужды паствы. В краткосрочном плане физические ресурсы и богатство церкви катастрофически уменьшились: было потеряно свыше 8,5 миллиона десятин земли и около миллиона крестьян, которые разом перешли в разряд «экономических». Две трети всех монастырей были закрыты, остался лишь 161 мужской монастырь и 67 женских. Дальнейший постриг оказался под запретом, и в итоге между 1725 и 1825 годами число монахов, монахинь, послушников и послушниц сократилось вдвое. «Излишние» представители духовного сословия (оставшиеся без дела монахи, священники, причетники и их сыновья) пополнили ряды армии.

В долгосрочном плане утрата монашеством его традиционных функций совпала с новыми тенденциями в духовной сфере, что обусловило возрождение монастырской жизни в конце столетия. Одним из признаков этого стало движение в пользу созерцательной духовности, которое возглавил монах украинского происхождения Паисий Величковский. Обучавшийся некоторое время в Киево-Могилянской академии, он в конце концов оставил ее, несогласный со схоластическими методами обучения, и несколько лет вел созерцательную жизнь на Афоне. Величковский был не единственным, кто стремился вернуться к средневековой медитативной традиции, в течение многих столетий пребывавшей как бы на обочине и западного, и восточного христианства. Протестанты, католики, православные возрождали практику созерцательной молитвы, одновременно обращаясь к ее древнейшим источникам. Греческие богословы составили сборник духовных произведений раннехристианских отцов-пустынников и византийских исихастов, назвав его «Филокалия» и опубликовав в Венеции (1782). Никодим Святогорец, один из тех, кто готовил этот труд, переводил также аналогичные сочинения Игнатия Лойолы и других католических авторов. Величковский использовал подобные тексты при работе над своим вариантом «Филокалии» на славянском языке («Добротолюбие»). Он стал основателем нескольких обителей в Молдавии и на юге России, «Добротолюбие» же распространялось в крупнейших русских монастырях, выдержав к середине XIX века шесть изданий. Под влиянием Величковского возник своего рода «новый исихазм», центральное место в котором заняли старцы – духовные авторитеты, наставлявшие мирян в созерцательной практике. С этим течением были тесно связаны славянофилы 1830–1840-х годов, а также Достоевский.

После упразднения многих монастырей в 1764 году началось также возрождение женской религиозной духовности, испытавшей воздействие «нового исихазма» и просвещенного православия. Если раньше многие женщины обращались к старообрядчеству, то теперь они, не порывая с официальным православием, стали находить духовное утешение и социальную поддержку в неформальных религиозных сообществах. Они создавали благотворительные учреждения (детские дома,