и Кошону пришлось потратить немалую сумму, чтобы при заключительном обсуждении большинством голосов всё-таки были изменены формулировки в пунктах втором и одиннадцатом. Во втором – где говорилось об ангеле, якобы принесшем корону французскому королю – было указание на посягательство на ангельский чин, а в пункте одиннадцатом к обвинению в идолопоклонничестве добавлено вызывание демонов. Против последнего активно запротестовали всякие Леметры и Ла Фонтены, но большинство проголосовало «за», и мягкотелым сторонникам компромиссов пришлось отступить.

Глядя на их растерянные, недовольные лица, Кошон, не без удовольствия представлял, как будут они оправдываться перед теми, от кого получили указания за спиной председателя суда. Он прекрасно понимал, для чего потребовались столь мягкие обвинения. Жанна ДОЛЖНА БЫЛА ИХ ПОДПИСАТЬ! Но самому Кошону было нужно, чтобы сначала она отказалась, а подписала бы потом, когда он сотворит своё «чудо». И обязательно в присутствии малолетнего короля!

23 мая Жанну привели в зал закрытых заседаний, где зачитали готовое обвинение. Девушка была всё ещё бледна и слаба после отравления рыбой, но держалась стойко. Любезно поданное ей для подписи перо отбросила в сторону и снова обвинила членов суда в душевной глухоте, которая не пристала служителям Господа!

Пожалуй, впервые за всё время процесса Кошон смотрел и слушал с удовольствием. Мысленно он готов был даже подсказывать девчонке, что и как говорить, но она отлично справлялась сама, и покинула зал заседаний так ничего и не подписав.

– Ну, что ж, – с печалью в голосе резюмировал Кошон. – С христианским милосердием нам следует попробовать воззвать к заблудшей душе ещё раз. Предлагаю сделать это в святом месте, в аббатстве Сент-Уэн в присутствии проповедника и с помощью святой молитвы. Но более всего уповаю я на то, что демоны, владеющие этой девушкой, смирятся перед святым духом осеняющим непорочную чистоту его величества! В этот раз мы рискнём и, почтительно попросим нашего короля благословить своим присутствием очередное заседание. Разумеется, все меры предосторожности будут приняты.

С этими словами Кошон повернулся в сторону кардинала Винчестерского, которого специально сегодня пригласил, как раз для этого эпизода своей «постановки», и тот милостиво кивнул.

Просияв лицом, епископ перекрестился.

Поздним вечером, в сопровождении всего одного слуги, которому велено было следить за стражниками, чтобы не подслушали, Кошон пришёл к Жанне.

Девушка уже спала, но громкие голоса и звук отодвигаемого засова выдернули её из сна. С трудом подобрав под себя ноги, она села на грязном тюфяке и привалилась к стене камеры.

Процесс совершенно измотал её, и епископ отметил про себя, что держится Жанна из последних сил. «Это хорошо», – подумал он, мысленно радуясь, что момент, действительно, выбран удачно.

Слуга затащил в камеру табурет, собственным рукавом обтёр его и подставил Кошону. Тот сел.

– Итак, – сказал он, когда в камере никого не осталось, – я пришёл к тебе, дитя, чтобы кое-что разъяснить и от многих неприятностей предостеречь.

Сделал паузу, ожидая, что Жанна ответит, но девушка молчала, утомлённо глядя в пол.

Тогда он продолжил, стараясь, чтобы голос звучал, как можно ласковее.

– Завтра тебе снова предложат признать правомочными те обвинения, которые зачитали сегодня. И это будет уже не закрытое заседание, потому что проходить оно будет в присутствии проповедника и… палача.

Тут, наконец, девушка вздрогнула и подняла на епископа глаза.

– Да, да, – сочувственно закивал он, – мы будем вынуждены применить к тебе пытку, если даже после проповеди ты станешь упрямиться и упорствовать в своей ереси. Но всего этого легко можно избежать всего одним росчерком пера и искренним покаянием.

– Я не боюсь пытки, – тихо выговорила Жанна.

– Разумеется, не боишься, – кивнул Кошон, словно только такого ответа и ждал. – Демоны, которые говорят с тобой, наверняка внушают, что и пытка вреда не принесёт. Но я пришёл сюда не затем, чтобы запугивать. И, по правде сказать, не думаю, что нам следует продолжать разговор в таком же духе. Давай оставим в покое и демонов, и святых, и поговорим, как миряне, волею судьбы оказавшиеся в смуте дел земных. А дела эти есть политика. И Господь к политике имеет отношения так же мало, как любой из нас к делам небесным.

Кошон перекрестился, не обращая внимания на гнев и недоумение на лице Жанны и продолжил, не заботясь более о ласковости голоса.

– Ты умная девушка и наверняка знаешь, что пытать и казнить тебя никто здесь не посмеет. Но это ТЕБЯ. А Деву, якобы из пророчества, которая немало крови попортила английскому парламенту и регенту Франции, отправить на костёр необходимо! Упорствуя в ереси, ты вынудишь нас прибегнуть к пытке, но та несчастная, которую замучают, а потом, обязательно, отправят на костёр вместо тебя, может оказаться не такой стойкой. И Бог знает, что она выдаст на пыточном столе.

– Я не понимаю, – прошептала Жанна, изумляясь всё больше и больше. – О чём вы говорите?

Кошон радостно улыбнулся.

О-о!!! Он так долго ждал этого момента! И всё получается в точности так, как и рисовало ему воображение! Поэтому не стоит, наверное, утруждать себя разыгрыванием удивления, или чего-то ещё, что скроет рвущееся наружу ликование. Здесь и сейчас он может, наконец, дать себе волю!

– Я говорю, что пыточные подвалы темны. А вы с ТОЙ девушкой так похожи… Видимо, из-за долгого пребывания вместе. О да, пославшие вас были умны и дальновидны приставив к Деве настоящую крестьянку, но разве ты, почти святая в своей вере, сможешь спокойно жить потом, когда девушку, так доверчиво идущую с тобой бок о бок, отправят на костёр?!

– Я не понимаю! – выкрикнула Жанна, чувствуя поднимающийся в ней ужас. – О чём вы говорите?! О КОМ?!

– О той, другой! – зловеще прошептал Кошон. – Разве тебе не рассказывали об обычае брать во дворцы детей незнатного происхождения, чтобы пороть ИХ, когда королевские дети того заслуживали? Нет? Тогда я восполню пробел в твоём образовании и скажу так, как всё это мне видится – легко быть стойкой и убеждённой, когда знаешь, что тебя защищает королевская кровь! Но ты так долго выдавала себя за Божью посланницу, так долго твердила о заповедях и взывала к христианскому милосердию, что должна была бы и сама проникнуться всем этим! Как же можешь ты так упрямиться и хладнокровно губить невинную душу? Ты же не могла не заметить, что обвинение составлено мягко, и подпиши ты его сегодня, приговор тоже не был бы суров. Пожизненное заключение «на хлебе и воде» уже завтра обернулось бы несколькими месяцами, во время которых дипломаты обговорили бы все условия твоего обмена на Толбота! И та другая, о которой скорбит моя