– Я никогда не думал, что ты…

– Нет, думал. Ты почти так и сказал в пятницу вечером.

– Я говорил и делал кошмарное количество диких вещей. Я был пьян.

– In vino veritas[78]и так далее,– сказала Вирджиния.– Ты не знал, что я учила и латинский и греческий? Хорошо иметь всестороннее образование. Конечно, это было до того, как блуд стал моей основной профессией.

Он резко вздохнул.

– Я прошу прощения за то, что наговорил. За то, что я думал в тот вечер. Я знаю, что это не так. Пьяные галлюцинации.

Она снова кивнула:

– Я могу понять, как это было. Но это не объясняет, почему ты не позвонил мне за целый уик-энд и не рассказал. Я сидела дома, и только один шаг отделял меня от принятия большой дозы снотворного. Ты даже не можешь представить, как я себя чувствовала. И самое глупое в том, что один несчастный телефонный звонок мог бы меня излечить. Вот в какое идиотское положение я себя поставила, Вудс. Женщине моих лет следовало бы быть умнее.

– Я действительно прошу прощения. Я…

– И, конечно, это не объясняет, почему ты не должен доверять мне,– продолжала она. Он хотел что-то сказать, но она, протянув руку, закрыла ладонью его рот.– Тем не менее я не хочу больше об этом слышать,– сказала она.– Это вопрос принципа, а не денег. Если тебе больше не нужен магнитофон, я скажу, чтобы его отнесли назад.

– Послушай, может быть, ты хочешь посидеть здесь во время моего разговора с Моллеттом? Тогда ты будешь знать то же, что и он.

Она покачала головой:

– У меня тысяча разных дел.

– Тогда давай выпьем что-нибудь после обеда.

– Нет.

– Я верю тебе, ты знаешь. Ты именно тот человек, кому я действительно верю.

– Да.– Она следила, как конец магнитофонной ленты хлопал на вертящейся кассете.– Я скажу, чтобы его забрали.– Она направилась к двери.

– Вирджиния!

Она обернулась.

– Может быть, у меня это пройдет к завтрашнему дню или к среде. Видит бог, у меня ничего не осталось от моей былой гордости.

– Не уходи, пожалуйста!

Она снова двинулась к двери.

– Правда, Вудс, я совершенно уверена, что тебе лучше поговорить со мной завтра. И я буду очень ждать.

– Ну, конечно, черт побери!

Она распахнула дверь.

– Я скажу, чтобы унесли эту машину,– громко сказала она. Потом вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

В тот же момент загудел интерком. Палмер увидел, что загорелась кнопка Бэркхардта. Он не обратил на нее внимания, снял кассету с магнитофона и сунул ее в карман. Через минуту замигала другая кнопка, указывая на звонок по прямому личному телефону. Он ответил.

– Поднялись на полпункта,– сообщил маклер Палмера.– Но с 39,5 вдруг началось резкое падение. Биржа закрылась. Но падение акций Джет-Тех, судя по последним сведениям, продолжается. Сейчас сообщают, что курс их акций упал до 34. В чем дело?

– Ты все еще не слышал?

– Почему ты такой скрытный. Дело в немецком ученом, да?

– Значит, ты все-таки слышал,– настаивал Палмер.

– По всей Стрит только об этом и говорят. Но разве это могло дать такой эффект?

– Пит, эффект только начинает ощущаться.

– Но почему?

– Ох, Пит,– вздохнул Палмер,– я думал, что маклер – это ты.– Он прервал разговор и, все еще не обращая внимания на звонок Бэркхардта, ответил на другой городской звонок.

– Мистер Моллетт, сэр.

– Соедините.– Палмер полез в карман за карточкой с планом.– Джордж, вы дозвонились?

– Да, хоть это было не легко. Бедный парень в конце концов бросил трубку.

– Почему «бедный парень»?

– Он так нервничал, что мне его даже жаль стало.

– Тим Карви нервничал? Из-за Гаусса?

– Из-за чего же еще? Ему нечего было сообщить для печати.

Он сказал, что через несколько часов наше вашингтонское бюро получит документы для печати, касающиеся этого события. И потом он бросил трубку, не дослушав следующего вопроса.

– Ужасно!

– По-вашему, будучи крупным налогоплательщиком, вы имеете право затевать ссоры с государственными служащими?

– Тиму платят за то, чтобы он нервничал. И я ужасно доволен, что его агентство сделает официальное заявление по этому вопросу. Вот тогда вы и получите вашу статью, преподнесенную вам на блюдечке.

– Прекрасно,– сказал Моллетт без особого энтузиазма.– Вы хоть начните с чего-нибудь. Только начните.

– Не…

– …официально,– устало закончил репортер.– Говорите.

– Я думаю, все дело в неудаче ракеты-носителя «Уотан»,– начал Палмер, расшифровывая свои короткие записи на карточке размером 7,5 х 12,5 см.– Гаусс все время чувствовал, что бюджет на его исследовательские работы урезывается, а вся программа этих работ задерживается. В то же время неудачи с «Уотан» стоили Джет-Тех престижа. Они реализовали довольно много своих ценных бумаг, но это не помогало. Они просили у нас заем такого масштаба, что я даже не могу назвать сумму. Просто назовите ее беспримерной. Мы отказали им. Гаусс потерял всякую надежду. Он пришел ко мне за помощью. Он сказал, что я у него в долгу прежде всего потому, что именно я притащил его в Соединенные Штаты. Мне показалось, что он прав. Я пораскинул мозгами и наткнулся на Хейгена, который только что потерял Ааронсона и сильно нуждался в руководителе широкого размаха для своих исследований. Об остальном вы уже догадались.

– И это все?

– Все.

Мгновение Палмер слышал только дыхание Моллетта. Затем он сообразил, что репортер тихо смеется.

– В чем дело, Джордж?

– Не обращайте внимания,– объяснил Моллетт.– Просто я тоже умею наслаждаться хорошей шуткой.

– Разве это смешно?

– Та часть, о которой мы не говорили, просто ужасно смешная. Часть об отделениях сберегательных банков.

– Не вижу связи. А вы? – вежливо спросил Палмер.

Наступила пауза. Потом:

– Я не знаю,– задумчиво произнес Моллетт,– может быть, мой отдел и купит эту сказку в том виде, как вы ее рассказали. Если, конечно, я получу подтверждения от вовлеченных в это дело директоров или от департамента Карви. Если материал пройдет в таком виде, то не в политическом отделе газеты. Но…– Репортер опять тихо рассмеялся: – Некоторые из наших ребят в Олбани довольно проницательны.

– Кажется, это не их область, не так ли?

– Я думаю, на это вы и рассчитывали с самого начала,– фыркнул Моллетт.– О'кей, я изложу вашу версию. Если вам повезет, ее напечатают. Одно я хотел бы узнать, ну конечно же, неофициально: чьи же серые клеточки все это придумали? Для Джинни Клэри – слишком хитро, для Мака Бернса – слишком сложно.