— Уж не хотите ли вы, чтобы я одобрила распоряжение господина де Майи и сама закрыла перед вами свои двери?

— Нет, я не говорю вам ничего такого, что не было бы предназначено для его слуха.

— Ну, так и я не сказала вам ничего, что не было бы всего лишь шуткой.

— В добрый час!

— Впрочем, коль скоро вы здесь, значит, вам известно, что он сейчас далеко отсюда.

— Он в Версале, возле короля; ему выпало большое счастье, вы согласны?

— Большое счастье?

— Нуда.

— Конечно, всякий добрый француз должен почитать себя счастливым, находясь подле своего короля.

— В таком случае и француженки тоже?

— О господин герцог, француженки тоже добрые французы.

— Боги, что за острота! И сколько удовольствия эта острота доставит королю, когда он ее услышит!

— Да, но он не услышит ее.

— Почему же?

— А кто ему передаст?

— Я.

— Вы? Но зачем?

— Ну, чтобы доставить ему удовольствие.

— А вот, кажется, и господин де Майи вернулся, — лукаво проронила Олимпия.

Пекиньи мгновенно вскочил на ноги и, нахмурив брови, положил руку на эфес своей шпаги. Но тут Олимпия рассмеялась. Герцог изумленно посмотрел на нее.

— Вот видите, вы или поступаете дурно, или у вас помыслы нечисты, — сказала она.

— Хорошо, каюсь, вы правы.

— Оставайтесь в пределах королевского приказа, это куда надежнее, уж поверьте мне.

— Да, но приказ повелевает мне усердно служить королю.

— Даже здесь?

— Особенно здесь.

— В таком случае принесите мне второй приказ его величества, — сказала Олимпия.

— О, это случится раньше, чем вы думаете.

— Написанный собственной рукой короля.

— И скрепленный подписью Пекиньи.

— Берегитесь! На этот счет я обращусь за советом к господину де Майи.

— Право, эта женщина из чистой стали.

— Давайте лучше поговорим о роли из «Притворщицы Агнессы», господин герцог.

— Какого числа вы хотели бы ее сыграть?

— А что скажет господин де Майи, когда я вернусь на сцену?

— Если ему угодно поссориться с королем, его дело. Так когда вы хотите выступить в «Притворщице Агнессе»?

— Герцог, в «Притворщице Агнессе» есть очень трудная сцена.

— Какая?

— Сцена помешательства.

— Вот еще! Ведь героиня только притворяется сумасшедшей.

— Что еще более усложняет задачу. Агнесса желает создать полную иллюзию, а я никогда не видела умалишенных.

— Почему?

— Потому что я их боюсь.

— Что ж! — сказал Пекиньи. — Одного безумца вы видите.

— Это где же?

— У ваших ног.

— Да, действительно, — невозмутимо согласилась Олимпия.

— Вот и примите за образец, — промолвил герцог, слегка смущенный.

— Нет, подобное помешательство недостаточно правдоподобно. Мы лучше рассмотрим другие, господин герцог.

— Как? Вам угодно поглядеть на умалишенных? — Да.

— Настоящих умалишенных?

— Разумеется.

— Берегитесь!

— Чего же?

— Безумие заразно.

— Вот еще!

— Ах, Боже мой, ну да, очень заразно: передается через людские уста и глаза.

— О нет, на сей счет я спокойна.

— Не шутите с этим; я слышал, будто те, кто слишком часто посещают Шарантон или даже селятся поблизости, подвергают свой рассудок очень большой опасности.

— А, так умалишенных содержат в Шарантоне?

— Да, и к тому же, прекрасная дама, должен вас предупредить, что это ужасающее зрелище.

— Я еду в Шарантон.

— Значит, вы настолько безжалостны?

— Нет, но я артистка, влюбленная в свою работу и очень жаждущая успеха.

— Что ж, ладно, устроим вам визит в Шарантон.

— Благодарю.

— Я даже готов вас сопровождать, если позволите.

— Согласна, господин герцог.

— Разрешение вы получите сегодня вечером, а завтра в любое время, когда вам будет угодно приказать, моя карета будет вас ждать у ворот.

— Спасибо, у меня есть своя.

— Значит, вы мне предлагаете место в ней?

— На это у меня нет права, господин герцог.

— Отчего же?

— Потому что мои кареты — собственность господина де Майи, и ему решать, кто может в них садиться, а кто нет, подобно королю, который сам выбирает, кому ездить в его каретах.

— Я служу королю, моя дорогая.

— И потому господин де Майи, без сомнения, будет весьма счастлив доказать вам свою готовность повиноваться королю; попросите же его об этом сами!

— О, вы прекрасно знаете, что это невозможно: он мне откажет.

— В таком случае он откажется и позволить мне играть, ведь он упрям.

— Вот еще!

— Более чем упрям — он непоколебим.

— И вы полагаете, что эта непоколебимость устоит против воли короля?

— Она устоит и под напором всех сил ада!

— Так что же делать?

— Послушайте, если вы вправду хотите, чтобы я сыграла в «Притворщице Агнессе», лучше всего…

— Ну, что же?

— Лучше всего оставить господина де Майи в неведении насчет того, что я буду играть.

— Знаете ли, то, что вы мне здесь предлагаете, слишком мелко для посланца его христианнейшего величества.

— О, а вот господин де Ришелье — посланец не столь гордый, что не мешает ему быть весьма ловким послом.

— И что же делает господин де Ришелье?

— Прежде всего добивается успеха.

Имя Ришелье, самым что ни на есть невинным образом оброненное Олимпией, тем не менее произвело на герцога магический эффект.

Он затрепетал при мысли, что, возможно, г-н де Ришелье преуспеет в своих маневрах с г-жой де Майи, в то время как ему уготовано поражение в его делах с Олимпией.

— Вы правы, — вскрикнул он резко, — правы, сударыня! Отправляйтесь в Шарантон одна, храните секрет насчет королевского приказа, действуйте как вам вздумается; но в любом случае, чтобы подготовиться ко всякого рода превратностям, вы завтра получите свое разрешение… А я рассчитываю на вас в том смысле, что через неделю вы сыграете в «Притворщице Агнессе».