Нам это нужно было и потому, что мы считали, что Сталин не всегда трезво подходил к оценке международного положения, преувеличивая роль наших Вооруженных Сил. Он считал, что мы, запугивая империалистов, тем самым сохраняем зыбкий мир. Он каждый час ждал новой войны, вокруг Москвы все время находилась наготове зенитная артиллерия. Сталин оценивал послевоенное международное положение неправильно, полагая, что империалистические державы нападут на Советский Союз, хотя на самом деле такой ситуации тогда не существовало. Видимо, он сам себя запугал возможностью нападения на СССР и считал, что после его смерти мы не сможем организовать оборону, что нас сомнут капиталистические державы.

Наша поездка в Женеву еще раз убедила нас в том, что никакой предвоенной ситуации в то время не существовало, а наши вероятные противники боялись нас так же, как мы их. Поэтому они тоже бряцали оружием, старались нажать на нас, пойти на выгодное для них соглашение. С другой стороны, они тоже знали границу, которую им не следует переступать, и вели себя осмотрительно, считаясь с нашим сопротивлением и видя, что путем силы, путем вымогательства они не смогут получить то, чего бы хотели. Они поняли, что надо строить отношения с нами на другой основе. Вот почему та поездка была полезной, хотя реально ничего нам не дала. Взаимное прощупывание при встречах тоже имело свои положительные результаты, хотя бы и в том смысле, что за рубежом увидели, что мы достойно представляем свою страну и готовы защищать завоевания революции, защищать соглашения, заключенные в результате разгрома Германии, так что вырвать то, чего они хотели, и поправить Потсдамское соглашение в пользу Запада им не удастся.

Что я еще забыл? Что упустил? Что еще заслуживает внимания?.. Наша делегация работала дружно. Когда мы собирались, совещались, обменивались мнениями, у нас не возникало никаких разногласий. Абсолютно никаких. Это радовало меня и создавало все условия для выработки нашей общей позиции и наступления на противные стороны. Мы старались отстаивать свою точку зрения и добивались максимально возможного для обеспечения мира. Мы подталкивали наших собеседников к осознанию того, что только мирное сосуществование, его признание поможет нам не столкнуться. Противостоящие стороны уже довольно основательно насыщены вооружением, идет наращивание опасного ядерного оружия.

В Женеве, оказывая давление, атакуя противную сторону, мы высказывались за вывод войск с оккупированных территорий. Нельзя допускать, чтобы чьи-то войска располагались на территориях других стран, иначе не удастся создать нормальные условия, снять напряжение, обеспечить невмешательство в дела этих стран. Тогда я подумал, что следует развязать себе руки, получить свободу действий, вывести первыми наши войска из тех стран, где это не принесет ущерба. Наши войска находились в Финляндии, у нас была там военная база. Она буквально наваливалась на Хельсинки, на столицу. Почему я вспомнил об этом? Тогда наш посол в Финляндии докладывал, что когда поезд из Хельсинки проходил по территории нашей военной базы, то в вагонах закрывали шторами окна, предупреждали, чтобы никто не выходил из вагонов и не выглядывал, выключался свет. Естественно, это вызывало страшное раздражение и негодование у финнов. Если мы хотели дружбы с Финляндией, ее укрепления, то на такой основе на нее нечего было и рассчитывать. Наша военная база угрожала своими пушками Хельсинки, мы каждый день подвергали самолюбие финнов болезненным уколам. Что можно сделать хуже?

Каждый день нескольким десяткам или сотням людей очень доходчиво напоминают, что наша военная база находится у них под боком, рядом со столицей. И они должны выполнять наши инструкции. Возникали всякие недоразумения и во время следования наших офицеров по шоссейным дорогам. Это вполне понятно и неизбежно. Это же военная база, а не профсоюзная делегация. Это военная база, там сидят военные, они строят свои укрепления, одним словом, делают то, что следует делать военным.

Меня очень беспокоило: как мы можем призывать американцев вывести свои войска с чужих территорий, если наша база расположена в Финляндии? Она же выполняет ту же роль, что и американские базы, к примеру, в Турции и в других странах. Мне хотелось развязать руки в нашей политике, чтобы нам не кололи глаза, а мы могли свободно, во весь голос выступать, призывать, мобилизовывать общественность против тех стран, тех политиков, которые стоят на позициях создания своих военных баз на чужих территориях.

Я обменялся мнением с Булганиным. Он согласился со мной. Министр иностранных дел Молотов думал по-другому, и я, зная о том, не обменивался с ним мнениями, потому что заранее предвидел его реакцию как лица, которое не обладает гибкостью ума и с большим трудом может трезво переоценить международную обстановку.

Когда однажды в перерыве между заседаниями мы остались один ни один, я спросил у Жукова: «Слушай, Георгий, – у нас были дружеские отношения, – ты скажи, наша база в Финляндии представляет какую-то ценность?» Он сдвинул брови, сурово посмотрел на меня. «Знаешь, правду говоря, никакой. Что эта база может сделать?» – он даже развел руками. «А если не будет этой базы, может возникнуть нам угроза со стороны финнов?» – «Никакой», – говорит.

Я и сам это понимал. Но мне хотелось получить подтверждение из уст военного, особенно от Жукова, уже ставшего министром обороны Советского Союза. Я себя проверял, не хотел вызывать кривотолков, что вот, мол, при Сталине мы эту базу построили, а Сталин умер, и мы базу ликвидировали, ослабили свои позиции. «Я согласен с тобой, – ответил я Жукову. – Тогда не следует ли нам ликвидировать военную базу? Политически это было бы для нас очень выгодно, а экономически – тем более. Мы вкладываем туда капитал. Зачем? Мы содержим там армию. И это содержание стоит нам миллионы. И плюс размещение наших войск на финляндской территории… Это не способ завоевания уважения финского народа. Это оскорбление национального достоинства, и оно послужит катализатором, возбуждающим ненависть к русским и к Советскому государству. И так много горючего заложено, прошли две мировые войны, другие военные конфликты. Я считал, что не лучший способ завоевания доверия финского народа – держать у них под горлом ножик в виде военной базы. «Когда мы вернемся, ты напиши свои соображения, – сказал я Жукову (я хотел, чтобы инициатива исходила от военных), – а я поставлю вопрос на Президиуме Центрального Комитета».

Так и сделали. Правда, мы обсудили вопрос еще до поступления документа. Я рассказал о мнении Жукова. Пришла бумага от Жукова, и мы приняли решение. Затем пригласили финнов в Москву, мы хотели их обрадовать. Они правильно оценили наш, я бы сказал, великодушный и разумный шаг. Сразу расслабились мускулы и снялась горечь, отложившаяся в результате проведенных войн, возросли доверие и симпатии к нам. Не только в руководстве, но и в народе.

Вот уже прошло столько лет. Я оглядываюсь на пройденный путь и очень доволен, что это было сделано. Сейчас у нас самые хорошие отношения с финским народом. Я много раз встречался с президентом Финляндии, сам ездил туда. По-разному встречались, и в бане его собственной мылись, и пиво там пили. Финны обязательно парятся в бане, обязательно пиво пьют и, если настроение хорошее, поют песни. И к нам несколько раз приезжал президент Кекконен. Я вел с ним переговоры. Они оставили наилучший след. И сейчас, я вижу, Финляндия стремится к дружбе, хочет углублять хорошие отношения с нами, которые были заложены в те годы, когда мы вывели оттуда свои войска.