растолстевшего Ричарда Кэрамела, чье лицо настолько округлилось, что вполне соответствовало его выпуклому «бостонскому» лбу.

– Только на этой неделе вернулся с побережья. Собирался тебе позвонить, но не знал вашего нового адреса.

– Мы переехали.

От внимания Ричарда Кэрамела не ускользнула заношенная рубашка Энтони и не слишком сильно, но достаточно заметно потрепанные манжеты, а также припухлые полукружия под глазами цвета сигарного дыма.

– Так я и думал, – откликнулся Дик, сверля приятеля ярко-желтым глазом. – А где же Глория? Как она? Господи, Энтони, даже до Калифорнии доходят совершенно невероятные слухи о ваших похождениях. А когда я вернулся в Нью-Йорк, ты вообще куда-то пропал. Почему не попробовать взять себя в руки?

– А теперь послушай меня, – сбивчивой скороговоркой начал Энтони. – На долгую лекцию у меня не хватит сил. Мы теряем деньги где только можем, и, естественно, среди людей пошли толки… что касается судебного процесса, окончательное решение станет известно этой зимой… да, наверняка…

– Ты так тараторишь, что я ничего не могу разобрать, – с невозмутимым видом перебил Дик.

– Я сказал все, что намеревался, – огрызнулся Энтони. – Если желаешь, навести нас, а не хочешь – не приходи!

С этими словами он повернулся и пошел прочь, сливаясь с толпой, но Дик его догнал и схватил за руку.

– Послушай, Энтони, только не надо заводиться с пол-оборота! Ведь Глория – моя кузина, а ты – лучший друг, а потому нет ничего удивительного, что я не могу оставаться спокойным, когда слышу, как ты катишься в пропасть и тащишь за собой Глорию.

– Не желаю выслушивать нотации.

– Ну ладно, успокойся. А не зайти ли нам ко мне и немного выпить? Я только что обустроился. Купил три ящика джина «Гордонс» у таможенного чиновника.

Приятели пошли по улице вместе, и Дик, уже не скрывая раздражения, спросил:

– А что с деньгами твоего деда, ты их когда-нибудь получишь?

– Видишь ли, – принялся возмущенно объяснять Энтони, – старый дурак Хейт на что-то надеется, особенно сейчас, когда людям надоели глупые реформы. Понимаешь, это может сыграть свою роль. Вот если, к примеру, судья решит, что по милости Адама Пэтча ему теперь трудно достать спиртное.

– Без денег не проживешь, – нравоучительно заметил Дик. – А ты в последнее время не пробовал писать?

Энтони молча покачал головой.

– Странно как-то получается, – произнес задумчиво Дик. – Я всегда думал, что вы с Мори рано или поздно займетесь писательским трудом, но он превратился в скупердяя-аристократа, а ты…

– Я неудачный пример.

– Интересно почему?

– Ты, вероятно, думаешь, что знаешь, в чем дело, – предположил Энтони, стараясь сосредоточиться. – И неудачник, и человек везучий оба в душе верят, что у них гармоничный взгляд на жизнь. Удачливый так считает, потому что преуспел, а невезучий – потому что вечно терпит поражение. Человек успешный учит сына извлекать выгоду из отцовского везения, а неудачник советует сыну учиться на ошибках отца.

– Не могу согласиться. В молодости я привык слушать вас с Мори, и ваши рассуждения производили на меня впечатление, потому что вы были так последовательно циничны. Но теперь… Господи, да, в конце концов, к чему лукавить? Кто из нас троих пристрастился… посвятил себя умственному труду? Не хочу показаться тщеславным пустословом, но ведь это я. А я всегда верил в существование нравственных ценностей и всегда буду верить.

– Нет, – возразил, в свою очередь, Энтони, который был весьма доволен собой, – даже считая так, ты все равно понимаешь, что в реальной жизни ни один вопрос не решается с однозначной категоричностью.

– А для меня такая ситуация возможна. На свете не существует вещи, ради которой я поступился бы своими принципами.

– А как ты узнаешь, когда именно ты ими поступаешься? Просто действуешь наугад, как большинство людей. Оглядываясь назад, приходится распределять ценности, расставлять их по местам. Ты заканчиваешь портрет, а потом выписываешь детали и полутона.

Дик с горделивым упорством встряхнул головой.

– Остался таким же никчемным циником, – констатировал он. – Такая манера жалеть себя. Раз ничего не делаешь, значит, все вокруг не имеет значения.

– Да, я мастер себя жалеть, – признался Энтони, – и я не утверждаю, что получаю такую же радость от жизни, как и ты.

– Ты говоришь – по крайней мере говорил прежде, – что счастье – единственная стоящая вещь в жизни. Думаешь, оставаясь пессимистом, ты становишься счастливее?

Энтони что-то сердито буркнул. Разговор перестал доставлять удовольствие. Он нервничал, испытывая непреодолимое желание выпить.

– Черт возьми! – воскликнул он. – Да где же ты живешь? Нельзя же так бродить до бесконечности!

– Твоя выдержка распространяется лишь на сферу умственную, да? – сердито парировал Дик. – Уже пришли. Вот здесь и живу.

Он свернул к многоквартирному дому на Сорок девятой улице, и через несколько минут приятели уже сидели в просторной, только что отремонтированной комнате с камином и увешанными книжными полками стенами. Темнокожий дворецкий подал коктейль «джинрики», и час пролетел незаметно, скрашенный любезной беседой, неспешной выпивкой и осенними отблесками огня в камине.

– Искусство состарилось, – изрек через некоторое время Энтони. После нескольких стаканов нервное напряжение прошло, и он обнаружил, что снова обрел способность думать.

– Какое искусство ты имеешь в виду?

– Все его виды. Первой умирает поэзия. Рано или поздно ее поглотит проза. Сейчас, например, яркие эпитеты, сверкающие остроумием метафоры и блистательные сравнения являются достоянием прозы. Для привлечения внимания поэзия вынуждена пускаться на поиски необычного слова, грубого и низменного, которое никогда прежде не считалось прекрасным. Красота как совокупность нескольких великолепных составляющих достигла своего апофеоза у Суинберна. Дальше пути нет, разве что в роман…

Дик нетерпеливо перебил:

– Знаешь, эти новомодные романы наводят на меня скуку. Господи! Куда ни приду, везде найдется глупая девица, которая непременно поинтересуется, читал ли я «По эту сторону рая»? Неужели наши девушки и правда такие, как описано в этой книге? Если в жизни действительно так происходит, чему лично я не верю, юное поколение катится в пропасть. Мне опротивел этот вульгарный низкопробный реализм. По-моему, в литературе всегда есть место романтике.

Энтони старался вспомнить, какие последние книги Ричарда Кэрамела он читал. Пресловутый «“Бритый хвост” во Франции», роман «Земля сильных мужчин» и несколько десятков рассказов, которые были еще хуже. Среди молодых остроумных критиков вошло в привычку упоминать имя Ричарда Кэрамела с презрительной улыбкой. Они называли Дика «мистер Ричард Кэрамел». Его «труп» непотребно волочили по всем литературным приложениям, обвиняя в том, что он сколотил огромное состояние низкопробными сценариями для кинофильмов. По мере того как в моду входили новые литературные веяния, Дик сделался притчей во языцех, не заслуживающей ничего, кроме презрения.

Энтони предавался размышлениям, а Дик встал с места