В своей совокупности накопленные группой артефакты – культура – могут рассматриваться как специфичное для вида средство человеческого различия. Это “история в настоящем”.Способность развиваться в этой среде и обеспечивать ее воспроизводство в последующих поколениях составляет отличительную черту нашего вида» (Там же, с.132–133).

А теперь я бы хотел все это сопоставить со словами Кавелина:

«Внешние впечатления и физические ощущения составляют границу между психическим и внешним миром, а вместе с тем и отделяют ясно обозначенным рубежом психологию от всех прочих отраслей знания. Служа единственными представителями внешнего мира, по которым люди составляют себе о нем представления и понятия, впечатления и ощущения обозначают и предел, за которым начинается индивидуальная психическая жизнь. Поэтому они для нас, в одно и то же время, и внешняя объективная действительность, и необходимая составная часть психического мира» (Кавелин, 1872, с.14).

«Мы говорили выше о реальных предметах и явлениях, в которых выражаются, или к которым приурочены мысли, чувства, деятельность людей. Эти предметы представляют нечто новое, небывалое посреди физической природы, потому что она, сама собою, помимо человека, не творит ничего подобного, или если и творит, то изредка, случайно, вовсе без намерения придать то значение или смысл, какой им придает человек. Почти все, что его окружает, представляет внешнюю природу не в ее естественном виде, а переделанную, переиначенную, приспособленную к потребностям людей, в неизвестных ей сочетаниях, носящих на себе живой след человеческой деятельности. Наша одежда и приготовленная пища, наши дома, дворцы, храмы, наши поля, сады, парки, фабрики и заводы, произведения наук, литературы, искусств, художеств, ремесел и промышленности, наши пути сообщения, суда, крепости и оружие, наши прирученные и акклиматизированные растения и животные, – словом, все вокруг нас представляет комбинации физических явлений, неизвестные природе, пока она свободна от влияния человека. Откуда же это действие его на окружающий мир? Оно – психического свойства. Человек, преследуя свои цели, изменяет естественную группировку физических явлений и данных и вводит другую, какая ему нужна; он заставляет внешнюю природу производить то и таким образом, как ему лучше, и достигает этой цели, внося в физический мир те перегруппировки естественных условий, которые сложились в его мысли, в науке» (Там же, с.17–18).

Следующий вопрос, которым задается Кавелин, – это вопрос о том, как исследовать то, что он определил как «душу».

«Тысячи данных показывают, что психические явления не остаются без глубокого действия и влияния не только на наше тело, но и на окружающий человека мир. Отсюда следует, что душа, которой приписываются психические явления, есть один из деятелей и в реальном мире. <…> Но, <…> каким образом определить свойство, степень и способы влияния психических фактов на реальный мир, когда эти факты, а тем более душа, не имея реальности, не могут быть предметом положительного изучения? Психология как положительная, точная наука невозможна!

Эту мысль разделяет огромное большинство образованных людей <…>.

Психические явления, думают они, не имея реального характера, доступны только для самонаблюдения.<…>

Если б это было так, если б одно только сознание установляло и определяло психические факты, то нечего было бы и думать о положительно точном их исследовании. Каждый производит внутренние наблюдения над собою по-своему; допустив, что для проверки их нет всеобщего, объективного мерила, надо согласиться, что психология как наука действительно невозможна. Но такой взгляд вдвойне ошибочен. Психология и реальные явления стоят на одной почве, и нетрудно доказать, что первые также доступны для внешних чувств, как последние, а последние столько же зависят от самонаблюдения, сколько и первые.

На чем основано наше непоколебимое доверие к реальному знанию, которое мы только и признаем за положительное, точное? Мы знаем только впечатления, получаемые от внешнего мира, а эти впечатления, как мы видели, вполне психического свойства, то есть доступны только для внутреннего наблюдения.<…>

Мы не знаем внешнего мира помимо впечатлений, которые он производит в нас чрез внешние чувства.<…> Кто думает, что мы изучаем и исследуем реальный, внешний мир, каков он сам по себе, тот очень ошибается. Наше знание этого мира есть точное знание получаемых от него впечатлений. Такое знание не есть мечта и призрак, потому только, что один и тот же предмет или явление постоянно производят в нас одни и те же впечатления. <…> Если б впечатления, производимые в нас внешними предметами и явлениями, не находились с последними в известном постоянном и правильном соответствии, то <…> не было бы вообще никакой науки.<…>

Стало быть, положительное изучение так называемых реальных предметов и явлений улетучивается, при ближайшей проверке, в психические действия над психическими фактами» (Там же, с.21–23).

«Обратимся теперь к последним. Мы видели, что они не только совершаются в душе, но принимают также деятельное участие в реальных предметах и явлениях, выражаются в них, приурочиваются к ним, приводят их в тысячи новых сочетаний. Это более или менее заметно на всех созданиях человеческих рук <…>.Только благодаря такому обнаружению психической жизни во внешних предметах и явлениях становится возможным, наряду с знанием природы, и положительное знание духовной стороны человека. Только на основании внешних проявлений психической жизни мы можем говорить о праве, об искусстве, о философии, о науке, о религии, о политике, об истории и т. д.<…>…человек рано стал замечать обнаружение души, внешние следы ее жизни и деятельности; над ними ему пришлось точно также упорно и долго работать, прежде чем они могли послужить прочным основанием науки. Подобно внешним впечатлениям материального мира, и и х пришлось сперва установить и определить точным образом в их объективной действительности, очистить от посторонних примесей, от произвольных толкований.<…> Как в науках о природе большое и видное место занимают способы точного наблюдения предметов и явлений, точно так же и в науках о человеке критика источников, т. е. психических следов во внешних предметах и явлениях, играет первостепенную роль и составляет основание, без которого наука о духовной стороне человека невозможна» (Там же, с. 23–24).

Все это могло бы оказаться не более чем заимствованием из философии истории или кантианства, если бы Кавелин не сделал следующий шаг в определении метода культурно-исторической психологии. На мой взгляд, это первая попытка сформулировать кросс-культурную методику в психологии:

«Сравнивая однородные явления у разных народов и у одного и того же народа в различные эпохи его исторической жизни, мы узнаем, как эти явления изменялись, и подмечаем законы таких изменений, которые, в свою очередь, служат материалом для исследования законов психической жизни и деятельности» (Там же, с.24).

После того, как заявлен общий метод культурно-исторической психологии, Кавелин снова возвращается к общепсихологическим понятиям. Он разворачивает свою теорию