Выхожу из бокса, направляюсь в туалет — мой организм продолжает жить, а что происходит с душой — я не знаю, всё в каком-то тумане, блуре… Я знаю, что у меня горе, и я в нём живу, мой мир — белая комната с широкой кроватью, на которой лежит абсолютно голое, обвитое трубками существо, которое почему то ассоциируется с самим собой — я там лежу, я там…

В фойе вижу десятки знакомых лиц. Мария уже промывала мои мозги дважды, Алёшу я отсылал куда подальше и только сейчас замечаю опухшие глаза — он постоянно плачет, как, впрочем, и я… Только в последние часы у меня на это, кажется, уже не осталось сил. Даже Марго, супруга Тони здесь, и у неё тоже красные глаза.

— Парень, пора сделать укол, — глухо сообщает мне голос Тони.

Тони… Он уже давным-давно перестал быть только доктором и соратником филантропа, он стал другом, мы много общаемся, даже наши дети и жёны дружат. В последние два года Марго и Лера много времени проводили вместе, занимаясь шопингом, красотой, детьми или же просто выезжали выпить кофе и потрепать языком на свои женские темы. Именно поэтому Марго тоже здесь.

— Нет, хватит уже, мне нужна ясная голова.

Именно. Ясная голова. Это — та самая постоянно ускользающая от меня мысль, которую я пытаюсь ухватить вот уже неопределённое количество времени.

— Парень, у тебя психика поломана, ты не вывезешь! Только препараты, это не обсуждается. И минимум ещё пару недель…

Ещё пару недель… Пару недель, после того, как она…

— Я должен держать всё под контролем, но не могу… У меня всё плывёт перед глазами, как я могу за что-то отвечать, если с трудом соображаю, кто я, и какой сегодня день?

Странно, как чётко я говорю и складываю фразы… В последнее время у меня совсем уже это не получалось.

— Алекс, она… уходит. Это вопрос времени. Ты не один, у тебя есть мы, есть дети, ты должен уже сейчас думать о них! Она бы именно этого хотела от тебя, понимаешь?

— Да, она хотела… Она хочет!

В моём медленно проясняющемся сознании всплывает картина: я на полу у кровати, шепчу в миллионный раз «Я люблю тебя!», внезапно её глаза открываются, смотрят в мои так осознанно, словно мы не в больнице, а дома или в ресторане, или в её кабинете, на лице строгость, она журит меня взглядом и исследует, как отреагирую на порицание. Холод ручейком скатывается по моей спине, мне страшно, мне до ужаса страшно — слишком неживой этот взгляд, потусторонний, пугающий:

— Не бросай детей! — ясный, чёткий, спокойный голос просит меня… Нет, не просит, приказывает! Она говорит таким тоном, с каким даже спорить страшно.

— Пообещай! — на этот раз уже шёпот, скомканная просьба.

— Пообещай мне, что не бросишь детей! — а это уже мольба, срывающимся от боли голосом.

Что это? Воспоминание или плод моего воображения? Сложно понять. Я умываюсь холодной водой и долго смотрю на своё отражение в зеркале и… с трудом узнаю себя: щетина минимум двухдневной небритости, сколько же времени прошло? Но, главное, я выгляжу старше — у меня седые виски… Боже… Я поседел за эти часы… или дни… Не важно.

Важно другое воспоминание или… видение, не знаю что это было, но она приходила в себя во второй раз и сказала, что ей больно… И я просил медсестру добавить ей обезболивающего, та отправила меня к врачу, и дежурный хирург заявил, что моя жена уже получает максимальную дозировку самых эффективных лекарств и в принципе не может чувствовать никакой боли…

Тогда, почему ей больно?

Мне нужна ясная голова, ясная голова…

Возвращаюсь в бокс. Тони вновь настаивает на инъекции, я отказываюсь.

— Алекс, ты слетишь с катушек, ты не вынесешь этого, поверь, я знаю, что делаю, послушай меня, чёрт тебя возьми!

— Мне нужна ясная голова, — повторяю как зомби одну и ту же фразу, одну и ту же мысль, вцепившись в неё зубами так, словно это мой единственный шанс к спасению.

Проходит время, свет тускнеет — сейчас вечер. В холле никого нет — я всех разогнал и не выбирал выражений. Просил оставить меня одного: мне нужная тишина. Не знаю зачем, я просто так чувствую, так ощущаю — так нужно.

Чувствую запах женских духов и мягкую тёплую руку у себя на плече. Моя голова опущена и лежит на сложенных на постели жены руках. Я не знаю, я спал, или просто пребывал в каком-то зависшем состоянии, но, подняв глаза и увидев перед собой Наталью, понимаю, что голова стала легче, мысли чётче, яснее, конкретнее.

— Наташа?! Что ты здесь делаешь? — спрашиваю.

— Мне позвонила твоя сестра, — отвечает шёпотом, проглатывая слёзы.

— Ты то чего плачешь? Вы даже толком не были знакомы…

— Были. Но я плачу не о ней, о тебе!

Вздыхаю глубоко, долго, протяжно и впервые осознаю, как же сильно на самом деле устал.

— Я в порядке, — тихо отвечаю. — Уходи, пожалуйста, мне нужен покой и тишина. Я слушаю.

Слушаю? Что именно я слушаю? Спрашиваю сам себя и удивляюсь тому, что со мной происходит: это отходняк после лекарств Тони или у меня раздвоение личности? Или растроение? Часть меня что-то знает, принимает какие-то решения и действует в соответствии с ними, а основное моё сознание понятия не имеет о том, что происходит.

— Давай выйдем ненадолго. Я хочу накормить тебя и напоить. Главное, напоить. У тебя обезвоживание, Алекс, никто не может с тобой справиться, ты убиваешь себя, сидя здесь как зомби, у постели своей жены… Ты умираешь вместе с ней!

Слышу, как рыдания душат Наталью, но моя голова уже достаточно трезво и ясно соображает, поэтому я стремлюсь успокоить женщину, которая когда-то мне принадлежала, которую я едва не назвал своей женой, и от которой у меня могли бы быть дети, не произнеси я в один чётко обозначенный в пространстве момент лишь одно только слово… Слово, изменившее наши судьбы: «Лера»…

Обнимаю её, крепко прижимая к себе, шепчу, что я в порядке и буду в порядке, что ничего не совершу такого, что могло бы её огорчить, а сам думаю: чёрт возьми! Как же сильно я корил себя за тот проступок! Как ненавидел и презирал себя за то, что назвал женщину, совершенно искренне отдавшую мне себя и свою любовь, завернувшую меня в кокон своей заботы, именем другой во время секса… Секса, потому что любовью я занимался только с одной, с той самой, имя которой «Лера».

С той, которая медленно угасает в этой больничной кровати, пока я обнимаю другую, пришедшую спасать меня от неё, от моей женщины, от той стальной хватки, которой она держит меня вот уже больше двадцати лет…

И я с ужасом понимаю, что если бы не та ночь, не тот секс и произнесённое не то имя, моя жизнь сложилась бы иначе… Я никогда бы не заболел, у меня была бы семья, я думал бы, что счастлив и не помышлял об ином, но на самом деле оказался бы лишён настоящего счастья, возможности познать все его крутые виражи, спуски и подъёмы, от которых то кружится голова, то дух захватывает, то теряется сознание от переизбытка эмоций!