затрудняется спать в прохладе, которую большинство людей назвало бы холодрыгой. Кровать – узкая жёсткая скамья, застеленная пушистой волчьей шкурой – стояла у окна, рядом – сундук и ещё один у другой стены. Больше всего места занимало всевозможное оружие: часть висела на стенах на роскошных коврах приятной гаммы, часть лежала на подставках.

– Так кто учил тебя сражаться? – повторил граф, внимательно её разглядывая.

– Даже не знаю, что вам ответить, – осторожно начала девушка. – Меня никто не учил.

– Никто? Ах да, ты же прекрасно танцуешь. Но и оружие держала в руках, верно?

– Держать? Случалось. Но только держать.

Сорглан пошевелился в глубоком кресле.

– Что не поделили?

– Я шла мимо. Он мною заинтересовался. Я отказала и стала вырываться.

– Понятно. Ты хорошо двигаешься. Видно воспитание. Из какой ты семьи?

Из какой семьи? Ах да, в этом мире происхождение считается самым главным критерием оценки человека. Их, наверное, можно понять. Семья создаёт и формирует личность, и однажды сформированного человека неимоверно сложно изменить. Но что можно ответить на подобный вопрос? Правда будет элементарно непонятна, потому что Сорглану ничего не скажет такая профессия её отца, как программист, и такая профессия матери, как инженер. Да и не сто́ит, наверное, говорить правду. Надо ответить так, чтоб это принесло ей максимальную выгоду. Инга почувствовала, что граф наверняка задаёт этот вопрос для того, чтоб решить, что теперь с ней делать, потому что случившееся нельзя было оставлять без последствий как для Хальда, так и для неё. И проверить её слова он всё равно не сможет. Она покосилась на оружие и решилась:

– Из знатной.

– Я так и понял, – граф улыбнулся. – Происхождение всегда чувствуется. Подойди сюда.

Не понимая, она к нему шагнула, тогда Сорглан достал из пояса маленький ключик и вскрыл замок ошейника. Потом снял с неё и браслеты. Инга, поражённая, схватилась за горло, не веря тому, что случилось.

– Я даю тебе свободу, Ингрид. Здесь, конечно, свидетелей нет, но сейчас мы с тобой поднимемся в покои моей супруги, и там я повторю свои слова…

– Спасибо… – прошептала она.

– Видят Боги, ты совсем не соответствуешь положению невольницы. Но я не хотел бы, чтоб ты ушла отсюда, да к тому же у тебя нет денег, и даже летом добираться до ближайшего города, искать там работу и жильё слишком сложно и опасно. Ты можешь снова попасть в рабство. Я предлагаю тебе остаться на моей земле, но теперь уже в качестве служанки моей жены. Ремесленницы. Думаю, Алклета будет рада. А ты?

– Спасибо. – Инга взяла себя в руки, только густой румянец и блеск глаз выдавали, какое смятение царит у неё в душе. – Конечно, не против. Благодарю, да.

– Тогда пойдём.

Новость, казалось, совсем не удивила господу, она только улыбнулась и заметила, что сама хотела просить мужа о том же. По такому случаю Алклета поднялась с постели и сама отвела Ингу в швейную, чтоб повторить там решение супруга.

Инге казалось, что она сейчас взлетит – так легко и радостно было на душе. И даже, наверное, не просто радостно, потому что неоднократное выделение адреналина накалило её чувства до предела, почти добела, хотелось броситься бежать, крича на бегу какую-нибудь глупость, прыгать, смеяться, словом, растрачивать энергию самыми неожиданными способами. Она уселась в своём углу, принялась за шитье, но работа не шла. Инга поглядывала вокруг себя искрящимися глазами, потому что мир словно бы прояснился, солнце засияло ярче, а воздух стал ещё кристальней.

Окна по случаю тёплого времени были открыты, и потому в комнате пахло не шерстью, льном и мылом, как всегда, а тёплой влагой, перепаханной землёй и юной зеленью. С моря доносился едва слышный шум прибоя, успокаивающий и приятный. Ещё было видно небо, его чистая голубизна слепила глаза.

– Тебе следовало бы подумать о том, чтоб сшить себе более подходящую одежду, – бледновато улыбнулась Алклета, усаживаясь в своё кресло.

– Думаю, мне пока и так хорошо. – Инга отложила недошитое платье. – Со временем… Скажите, вот тот музыкальный инструмент, который висит на стене – что это?

– Инфа́л. Ты умеешь на нём играть?

– Он шестиструнный, как гитара. Можно посмотреть?

– Посмотри, – Алклета ласково следила за тем, как девушка сняла со стены инструмент и принялась его изучать. – Может, сыграешь? Я, кстати, ни разу не слышала, как звучит инфал. Здесь на нём никто не умеет играть.

– Тогда, если не секрет, зачем он вам?

– Однажды мне его привёз сын. В подарок. Из похода. Он богато украшен и красив, правда?

– Да. – Инга бросила взгляд на изящные инкрустации перламутром, серебром, мелким жемчугом и хрусталём. – Очень красиво.

– Так сыграешь?

– Попробую. Только перенастрою. Позволите?

– Конечно.

Инга села на своё место и принялась подкручивать колки. Ей безумно захотелось петь, но кого это удивит? В сходных обстоятельствах, наверное, у каждого начинает петь душа.

Инфал звучал красиво, мягко и переливчато, можно сказать, нечто среднее между гитарой и лютней, разбавленное инностью чужого инструмента. Помучившись с неудобными, чисто декоративными колками, Инга всё же подстроила его, как гитару, на которой худо-бедно умела играть, зная штук шесть аккордов – этого обычно хватало. Потом опробовала, перебирая те самые известные ей аккорды в разных комбинациях – Алклета и многие присутствующие служанки слушали со всем вниманием.

– Как красиво, – похвалила графиня. – Ты замечательно играешь.

– Честно говоря, не умею играть как следует, – призналась девушка. – Но голосом постараюсь скрыть этот факт, если, конечно, вы захотите меня слушать.

Алклета снова улыбнулась, на этот раз с приятным для неё удивлением.

– Хочешь спеть? Наконец-то. Мы будем только рады! Пожалуйста.

– О любви? – проницательно огляделась Инга. – Естественно…

Она запела – не слишком громко, это всё-таки была комната, а не поле, не лес. Прежде, в компании сверстников ей случалось слышать и запомнить немало прекрасных песен, сочинённых либо ими, либо ещё кем-то, но всегда толково и с чувством. Её раздражали популярные песенки, по своему содержанию напоминающие кретинический лепет, и она признавала лишь те музыкальные произведения, где текст и мелодия находились в гармонии, соответствовали друг другу идеально. Либо те, текстов которых она не понимала (например, на иностранном для неё языке), тогда подбор слов, зачастую идиотский, не резал слух.

Выбранная ею песня была о любви и