— И это вся правда? — пробормотала Маша.

Антон покачал головой.

— Всей правды не бывает — вот это и есть единственная правда. А в душе, знаешь, все всегда находится отдельными файлами: дети, женщины, родители… Там не так много места, чтобы любить всех сразу. Души на всех не хватает — она не резиновая. Либо песни, либо пляски!

— Чьей души? — спросила Маня.

— Любой, без уточнений, — холодно отозвался Антон. — Личности здесь ни при чем. Запомни, в любой!.. Ты ведь умеешь вязать, значит, тебе знакомо главное правило: если не можешь легко, без сожаления распускать, вязать никогда не научишься. Умей проигрывать!

— Да я всю жизнь только этим и занимаюсь! — взорвалась Маша. — И, по-моему, уже давно замечательно умею! Проигрывать до бесконечности тоже невозможно!

Знаешь ли, понимаешь ли, помнишь ли…

Она не поверила ни одному слову Закалюкина. Смерть девочки словно навсегда разорвала и без того слабые, гнилые семейные ниточки, погасила все дохлые, еле теплящиеся огни. Рыженькая малышка унесла с собой неустойчивый покой и блеклые надежды. Маша поняла, что снова, как всегда, придумала себе мужа, семью и счастье. Она хорошо запомнила простой и справедливый вопрос Антона:

— Что, теперь не жить?..

Только это был совсем не вопрос…

В какой-то неизвестной ему далекой российской газете под названием "Известия" все перепутали.

Бертил давал объявление, что ему нужна жена в возрасте от сорока до сорока пяти лет, а напечатали — от тридцати до пятидесяти. Кто ведает, почему… Логики этих таинственных русских газет ему никогда не понять. Цифры ведь одинаковы на всех языках мира.

И пошли письма… Мешки писем… Горы… Груды… Фотографии, фотографии, фотографии… Квартира напоминала не приведенный в порядок архив. Сначала хохотавшие почтальоны ужаснулись, быстро перестали смеяться и начали подумывать о переходе на другую работу. При виде Бертила они шарахались в сторону.

Разбирать письма безотказно и самоотверженно помогали оба сына.

Старший, двадцатишестилетний Свен, сын от первого брака, оставлял ради этих тысячных посланий из России жену и маленькую дочку и приезжал сюда, в квартирку на окраине Стокгольма, к отцу, чтобы утешить его в нежданно свалившейся беде и справиться с ней. Именно он придумал общий вариант ответа всем потенциальным невестам, потому что каждой по отдельности не ответишь — это нереально. Точнее, Свен разработал два варианта — вежливый отказ и предложение продолжить переписку. Второй вариант, конечно, получит значительно меньше русских дам, чем первый… А потом, после этого необходимого искусственного отбора, станет легче.

Младший сын, семнадцатилетний Хуан, больше валял дурака и потешался, с детским интересом рассматривая фотографии.

— Здорово, прямо как в музее! Я люблю девочек! — веселился младший ребенок. — Только все женщины почему-то в одежде! Па, ты разве не просил у русских фотографии-ню? А я бы потребовал лишь такие! Например, топ-лесс на пляже. Ну что тебя опять не устраивает, Свен? Почему ты морщишь нос? Ничего особенного! Я лично всегда загораю исключительно топ-лесс. И никто даже не обращает внимания. Да, кстати, па, мне к лету нужно прикупить новых вещичек. Я как-то сделал свои порноснимки… Свен, не дергайся, ты давно уже не мальчик. Лег, раздвинув ноги, и сунул туда фотоаппарат…

— Надеюсь, ты в это время был в штанах… — пробормотал Берт.

Хуан хихикнул.

— Какой же порнофильм в штанах? Па, ты меня удивляешь! Взрослый человек! Я присмотрел себе новую кинокамеру. Ты мне подкинешь денег? Но главное, ты обязательно должен спрашивать каждую леди, нравятся ли ей кошки — у тебя ведь две. И чтобы она обязательно бегала вместе с тобой по утрам. Кроме того, ты должен выбрать даму, которая рано просыпается, не слишком много красится и не любит смотреть телевизор. Действуй, па, дальше! Ты молодец! Вот я бы никогда не отважился на такое безумие!

И сын с хохотом вывалил на пол новые груды писем.

Хуан мог говорить бесконечно, при этом не теряя ни капли эмоциональности от первой до последней фразы монолога, совсем как его мать. Бертил всю жизнь терпеливо выслушивал младшего ребенка, послушно кивал головой и со всем соглашался.

— Да, сынок, ну, конечно, сынок, обязательно, сынок…

Он считал, что с детьми нужно спорить как можно меньше, им надо доверять, их необходимо уважать и по возможности выполнять их желания, прислушиваясь к любым.

— Когда-нибудь ты доведешь ситуацию до предела, — обещала ему строгая, жестковатая и во всем размеренная Эллен, мать Свена, никогда не повышающая голоса и не выходящая из себя.

Ей лучше всего было бы жить на Олимпе. Когда-то Бертил отчаялся и посоветовал ей туда переехать. Эллен взглянула на него с искренним удивлением.

— Олимп? Это фантазии древних греков. Я не понимаю, о чем ты говоришь! Опять какие-то сказки. Ты слишком несерьезный человек! И так же точно относишься к жизни. Пора давно стать взрослым! Неужели ты никогда не вырастешь и навсегда останешься малым дитятей? Олимп! Ну, просто невыносимо слушать! Не дай Бог, Свен будет похожим на тебя! Я приложу все силы, чтобы этого не случилось.

И она очень постаралась: старший сын вырос непохожим на отца. Но сломать любовь между ними не сумела даже Эллен с ее настойчивостью и умением добиваться своей цели во что бы то ни стало. Ее педагогические постулаты сильно расходились с понятиями Бертила.

— Нельзя во всем поощрять детей! Их необходимо ограничивать. А ты разводишь в доме демократию, когда требуются строгость, конкретные меры и четкие принципы воспитания, — твердила Эллен, не желая слушать никаких возражений.

Она вообще плохо умела слушать кого-нибудь, кроме себя.

— Ну, какие такие принципы? — пытался возражать Бертил. — Ничего нового в области педагогики за столько веков не изобрели. Да это и невозможно. Принципы всегда одни и те же: любовь, уважение, терпение…

— Да-да, как же! — неодобрительно кивала головой Эллен. — Ты всегда был и остаешься чересчур политкорректен. Пытаешься играть в дипломата?

— Ты угадала, дорогая! Я всегда, с самого детства, мечтал стать дипломатом. Не получилось. Дипломат — это человек, который может послать тебя к черту так, что ты пойдешь туда с превеликим удовольствием. Я этого не умею, увы…

Эллен посмотрела холодно: любые шутки она воспринимала агрессивно, считая юмор характерной чертой плебеев. Бертилу нравилось в ней лишь ее красивое музыкальное имя. Пожалуй, оно оставалось ее единственным украшением.

К затее с письмами первая жена отнеслась скептически и своего предубеждения не скрывала.

— Слишком велик процент ошибки, — повторяла она. — Подумай сам: неужели можно сделать правильный выбор среди такого немыслимого количества русских невест?

История с письмами, в конце концов, доконала и Бертила. Он устал, ему надоело отвечать Хуану, и он просто автоматически, как заведенная игрушка, кивал головой, не вслушиваясь в рассуждения и пожелания чересчур избалованного младшего сына, использовавшего для своих требований и любой удобный, и совершенно не подходящий момент.