Вновь кивнув, я принялся за работу. Приложил острый конец зубила к породе, занес молоток и сделал первый удар. Но инструмент, вместо того чтобы сделать надрез, скол или хотя бы царапину, просто соскользнул вниз. От неожиданности я не успел разжать пальцы, и те с оттяжкой проехались по породе. Глухая боль и струйки крови, струящиеся к запястью. С костяшек кожу содрало разве что не начисто.

– И как оно? – спросил скульптор.

Не ошибусь, если скажу, что ему вся эта ситуация явно доставляла некое извращенное удовольствие. Извращенное – с моей точки зрения, так как для него все это было даже несколько обыденно. Просто очередной халасит, ничего не знающий ни о жизни, ни о работе.

Я только развел руками и вновь приложил инструмент к материалу. Уж не думали же вы, что меня остановит такая ерунда, как содранная кожа? Пожалуй, за все время пребывания на Ангадоре моя шкура изведала и куда более страшные ранения. Как-нибудь справлюсь.

И я начал справляться. Раз за разом опускался молоток на шляпку зубила. Раз за разом оно соскальзывало, и я вновь кривился от возрастающей боли. Но, как и всегда, не обращая на нее ни малейшего внимания, продолжал делать то, что считал нужным.

Когда уже стало сложно держать сталь, выскальзывающую из влажной от крови ладони, зубило все же погрузилось в породу и на стол упал маленький осколок. Воодушевленный успехом, я вновь и вновь мерно отбивал потусторонний, непонятный мне ритм. Порой с треском откалывались зубчики, резво отпрыгивая от стола и падая на пол. Порой рука соскальзывала, и тогда я либо сдирал кожу, либо бил молотком по пальцам. Но все же я не прекращал работу. Вовсе не потому, что она меня захватила, или потому, что я упертый баран. Просто мне было жизненно важно узнать ответ. Какое-то таинственное, не поддающееся описанию чувство подсказывало мне, что я должен что-то узнать. Словно это был ключ к мистерии, в которую я невольно погрузился с головой.

А взгляд мастера из насмешливо-вызывающего постепенно преображался. В глазах проблескивали огоньки уважения и солидарности. С каждым моим новым ударом, с каждой алой каплей, растекавшейся по дереву и придающей ему багровые тона, скульптор все отчетливее из надменного мастера превращался в воодушевленного творца.

Не знаю, сколько времени я провел за этой несуразной пыткой, но в какой-то момент вдруг обнаружил, что над головой сияют звезды, а на западе за горизонт уходит уставшее солнце. Как я уже говорил, небесное полотно было до того странным, что я уже давно отчаялся определить по нему хоть что-нибудь. Да и к тому же в данный момент меня больше волновало то, что появлялось из глубины породы.

Там, внутри, словно что-то оживало. Что-то, чему я пока еще не мог дать описания, чего никогда прежде не замечал, хоть и догадывался о его существовании. С каждым новым ударом я чувствовал, как приближаюсь к этому неизвестному, но определенно невероятному и волшебному «чему-то».

Я вновь занес молоток и вновь опустил его на зубило. Раздался треск, в воздух взметнулась пыль, а я, онемев, смотрел на то, как кусок породы раскололся на две части, навсегда погребая под облаком пыли то, чему так и не суждено было родиться. Руки мои ослабли, из израненных пальцев выскользнул взмокший от крови стальной инструмент. Это был провал. Еще никогда в жизни я не испытывал такого всепоглощающего отчаяния от осознания собственной неудачи.

– И как оно? – повторил вопрос скульптор, сидевший напротив.

Я словно очнулся от сна. Встрепенувшись, огляделся и понял, что мы остались одни. В мастерской было пусто, и лишь пыль, будто утренний туман, дрожала на оживающем ночном ветру.

– Сложно, – честно ответил я, смотря на свои распухшие пальцы, на которых было сложно отыскать кожу под коркой застывшей крови, смешавшейся с все той же белой пылью.

– Так и должно быть, – кивнул собеседник.

Он потянулся к расколотой породе, взял ее в широкие ладони и прикрыл глаза. Как и в первый раз, облако, висевшее в мастерской, задрожало, а потом лентами взвилось, оплетая могучие, натруженные руки. Но в этот раз мастер не спешил. Он мял породу, словно глину, ласкал ее, будто шею прекрасной любовницы. А потом вдруг подышал на гигантский кулак, составленный из двух рук.

Мгновением позже на столе стояло каменное дерево. Оно было небольшим, не выше пяти-шести сантиметров, но я мог поклясться, что четко различаю каждую веточку, каждый нарост коры, каждый лист, танцующий на ветру. Да-да, конечно, мне лишь чудилось, но я видел, как дрожит каменная крона, как пляшут и шепчут ветки. Бесспорно, это скульптура, но в то же время это нечто живое, дышащее и тем опровергающее все мылимые законы этой безумной вселенной.

– Но как…

– Как я узнал, что ты хотел смастерить? Я мог бы сказать, что понял это после первого удара, мог бы сказать, что знал изначально. Но сейчас, когда уже почти скрылось солнце, не время для скучной реальности.

Мастер приподнял голову, и мы встретились взглядами. Я уже видел старческие глаза, но не такие, как эти. Разве что глава гладиаторов обладал более древними глазами.

– А если я скажу тебе, что внутри породы всегда жило это дерево? Оно звало, кричало о помощи, и ты невольно отозвался на его зов. Не ты хотел вырезать его, а оно спешило выбраться наружу.

– Тогда бы я ответил, что это кусочек волшебной сказки, которые рассказывают матери своим детям на ночь.

– И оказался бы прав. Но раз уж здесь нет магии, а мы уже давно не дети, я расскажу тебе то, что ты должен знать и сам. Оно среди нас.

Признаюсь, я немного оторопел, пытаясь осмыслить сказанное.

– Оно среди нас? – переспросил я.

– Именно! – вздернул палец мастер. – Куда бы ты ни пошел, что бы ни делал, оно всегда будет рядом.

– Но что такое это «оно»?

Скульптор повертел головой, словно боясь, что нас могут подслушать, а потом, перегнувшись через стол, прошептал:

– Всё. Всё всегда среди нас. Оно рядом. И даже в самой пустой комнате всегда будет всё.

Я чуть отпрянул, а затем и вовсе поднялся со стула:

– Простите, но старший малас велел мне вернуться до заката.

– Да-да, конечно, я понимаю.

Скульптор тоже поднялся, вытер руки о замызганный фартук и протянул мне правую ладонь. Я с жаром ее пожал, после чего поспешил на выход. Прошел мимо столов, заставленных разными поделками и недоделками, и наконец добрался до двери. Уже собираясь выйти вон, я вдруг обернулся.

Там, в глубине зала, стоял мастер. Он вытянул вперед левую руку и зажмурился. Облако пыли вновь задрожало, потом завертелось, внезапно уплотнилось и сгустилось у скульптора на ладони. Мгновением позже мастер сжимал небольшую статуэтку, в которой я опознал некоего странника в прохудившемся плаще и не менее дырявой широкополой шляпе. Не узнать этот образ не было возможности.

Я закрыл за собой дверь и погрузился в томный сумеречный шепот. Где-то вдалеке слышались трели сверчков и прочих ночных певцов. В этих переливах и чуть приглушенных отзвуках четко различались окрики родителей, загоняющих загулявших детей по домам. Слышались резкие короткие вспышки горелок, которыми поджигали развешенные фонари, и столь же резкие и редкие переговоры фонарщиков, угрюмо бредущих по неизменному маршруту. Ветер, играя в кронах, дополнял общую симфонию своим мистичным, непонятным ни единому смертному диалогом с листьями. А в центре стоял я. Всего пару часов назад я наивно полагал, что отыскал некий ключ, а вышло совсем иначе. Вряд ли разговор с сумасшедшим мог хоть как-то помочь в плане побега. И все же я чего-то ждал, надеясь, что не впустую потратил свою подошедшую к концу прогулку.