Из-за этих мыслей и в церковь собиралась с тяжелым сердцем. Для всех этот Великий Праздник будет заслуженным. Люди потрудились, поусердствовали в своей вере, говели, творили добрые дела, и теперь с радостью примут Пасху, а вот она, Юля, не достойна этой радости, ибо больше была озабочена не спасением души, а мирскими заботами и суетой.

Потихоньку делая домашние дела, Юля сновала по квартире и чувствовала, как камень на душе становится все тяжелее

Она положила в сумочку все необходимое, проверила на месте ли права, и вышла из дома. До начала службы был час с четвертью. Это с большим запасом. Не могла она в такой день, в Страстную Пятницу опоздать на службу.

Доехала быстро, как по зелёному коридору. Пристроила машину под дерево, в тенёк. У ворот стоял нищий. Он заулыбался ей навстречу. Она его тоже знала, встречала здесь уже несколько лет каждое воскресенье. Поискала в машине и в кошельке – мелких денег не оказалось. Она положила в жестяную коробочку крупную купюру. Ради грядущего праздника.

Когда они с Валерой только становились на непростой путь православного человека, Юля однажды с раздражением спросила духовника:

– Зачем это нужно подавать милостыню? Я считаю, что это совершенно не нужно. Подавать – только попрошаек плодить! – сказала, как отрезала. – Лично я никогда не подаю. И горжусь этим. Уж меня-то им не обмануть. Посмотрите на их лица. Они же через час всё пропьют, и ещё смеяться будут над добренькими дурачками, на чьи деньги гуляют.

– Подавать милостыню нужно только от сердца, а если не лежит душа, так и правильно, лучше не подавать, – согласился отец Никифор.

Юля радостно и широко улыбнулась. Ну, наконец-то! Наконец-то нашёлся тот, кто её правильно понял. Она не жадная, просто не хочет себя выставлять полной дурой, которую может провести любой попрошайка.

– Чтобы подать милостыню, надо уметь не судить других, – мягким тихим голосом продолжил священник, и улыбка сползла у Юли с лица. – Доброта должна идти от сердца, без всяких условий. Христос дал себя распять за всех людей. И за этих тоже… и не нам их судить.

С тех пор вопрос отпал как-то сам собой.

Юля отстояла первую часть службы, утирая заплаканные глаза, с содроганием приложилась к Плащанице и подошла к своему духовнику.

– Отец Никифор, – прошептала она, – благословите меня уйти раньше. Я не останусь. Дел уж больно много.

– Так всего-то и надо часок подождать, – сказал он с лёгкой укоризной. – Что, никак не можете остаться, голубушка?

– Нет, правда, никак не могу, – виновато сказала Юля, наклоняя голову под благословение, – столько всего нужно успеть к празднику. Отпустите…

Священник не стал спорить.

– Марфа, Марфа, о многом ты печешься, а нужно-то лишь одно,[8] – негромко произнес он, и Юля подняла на него недоуменный взгляд.

Но он не стал ничего объяснять, поднял руку и легко осенил её голову крестным знамением со словами: «благословляю тебя, раба Божия Иулия, на добрые дела». Он всегда так говорил. Юля с облегчением выдохнула и быстро поцеловала крест.

В закутке, называемом свечным ящиком, где обычно продавались только иконы, книги и свечи, а к Пасхе ассортимент на короткое время расширялся, она купила десять куличей. Девять были запечатаны в белой картонной коробке, а десятый, в прозрачном пакете, перетянутом красной ленточкой, пришлось поставить сверху

Юля подхватила коробку с куличами и устремилась к выходу.

– Юленька, – догнала её пожилая служительница, – погоди, не убегай, заполошная. Куда ты так несёшься-то?

– Дела, дорогая моя, дела. А что случилось? Вы что-то хотели, Тамара Фёдоровна? – спросила Юля, останавливаясь.

Она любила эту добрую и приятную старушку.

– Я-то ничего, а вот отец Никифор велел дать тебе подарок к Празднику. Выбери себе что-нибудь на память, вот тут, в свечном ящике. Посмотри, что тебе понравится, то и возьми.

– Ой, да к чему это, Тамара Фёдоровна, – запротестовала Юля, – не нужно мне ничего. У меня и так, слава Богу, всё есть, вы ведь знаете.

– Да я-то знаю, что есть, и пусть будет. Но отец Никифор так благословил. Вы помогаете храму. Пусть и от храма вам что-то будет.

У Юли не было времени больше препираться. Левой рукой, придерживая куличи, она протянула правую и не глядя взяла с ближайшей полки какую-то мелочь, бережно укутанную в пупырчатый целлофан.

– Всё, взяла, – улыбнулась она, зажимая в кулак неожиданный подарок.

– Вот и слава Богу, – обрадовалась старушка. – Ну, теперь можешь бежать. Ангела-хранителя тебе в дороге.

– Спасибо, – кивнула Юля, и торопливо вышла из церкви.

Нищий тихо сидел на своём посту. Проходя мимо него, она не удержалась и, нагнувшись, отдала ему десятый кулич.

Он молча низко поклонился в ответ.

Юля поставила в багажник коробку, села в машину и завела двигатель. Первым делом в офис мобильной связи, потом на Ленинский забрать заказанную деталь для машины, оттуда в химчистку… И далее по списку. Она уже взялась за рычаг коробки передач, и в этот момент рыжеволосая женщина, вся в платках, как капуста – на голове, на плечах, на шее вместо шарфа, – и с сумками в руках поскреблась в боковое стекло. Досадуя, что ее отвлекают, Юля нажала кнопку стеклоподъемника.

– Ой, миленькая, ой, золотенькая моя, ой, дорогая, помоги, пропадаю, – бойко затараторила женщина, словно зная, что хозяйка машины спешит, и не желая отнимать у неё даже лишней секунды.

Слегка удивлённая и огорошенная таким напором Юля не успела и рта открыть, а незнакомка продолжала в прежнем темпе:

– Батюшка обещал машину, вот обещать мне обещал, а она по дороге поломалась и не едет совсем, а, что теперь делать я и не знаю, и не придумаю, ну хоть плачь, и нужно успеть везде, а то всё закроется, и я не успею ничего забрать-то до праздника, а что мне потом за это будет, а разве же я виновата-то, ой, Пресвятая Богородица… ты все видишь, Утешительница… ой, да всех скорбящих – Радость…

Юля растерянно заморгала, пытаясь выудить смысл из этого потока сознания.

– Ну, не заводится, хоть плачь, что ты будешь делать, хоть цепляй её на буксир, а я с сумками и как теперь быть? Мой Вася обещал заехать, и тоже не заехал, и что же теперь делать, один Господь знает, а все с меня спросят, с меня-я-я, – строчила как из пулемёта женщина, нервно кутая плечи в теплый, не по погоде платок.