По этой причине их не понадобилось даже подкупать. Более того, один из них, по имени Вилиенде, заявил, что готов дать себе отрубить левую руку по самый локоть, лишь бы вновь увидеть хозяином замка русского князя.

О том, что надо выехать в Гольм, разговоры между рыцарями шли еще за неделю до отплытия. Никто и не думал таиться, спокойно разговаривая об этом в присутствии слуг. Ведь что такое лив? Это серв, то есть домашний скот, только двуногий, а какой человек в здравом уме будет опасаться лошади или коровы, в присутствии которой он болтает с приятелем?

Так и тут. Один выразил сожаление, что его туда не позвали, другой из зависти заявил, что там подбирается не очень достойная компания, к тому же в отсутствие тех-то и тех-то можно будет недурственно развлечься и здесь.

А уж после того, как выяснилось, что в большом сборе на островном замке примут участие все ленники епископа, а значит, будут отсутствовать самые умелые, самые опасные, которые способны в считанные минуты организовать сопротивление, в Полоцк полетел второй голубок с маленьким кусочком пергамента, привязанным к лапке.

На следующий день после отплытия рыцарей из Гернике в двадцати верстах от замка, спрятавшись в густых камышовых зарослях, уже сидела наготове тысяча воинов, ожидая, пока все уснут.

С ночной стражей из местных жителей, которых ленивые рыцари выставили вместо себя на стены, тоже не возникло никаких проблем. Из жалости к белобрысым недотепам спецназовцы, черными тенями вскарабкавшиеся на стены, даже не убивали их, а просто глушили, легонько приложив ребром ладони по кадыку либо тюкнув по темечку обушком небольшого топорика, замотанного в тряпку.

Дальнейшее было совсем просто – дойти до замковых ворот, открыть их и опустить мост через глубокий ров. Тут же в замок ворвались три десятка испытанных и закаленных во многих боях дружинников во главе с самим князем Вячко. Они шли раздавать долги. Судя по тому, что в Гернике и Кукейносе уцелел лишь один рыцарь Иордан, удача им улыбалась – отдали они их вместе с процентами, изрядно скопившимися за десять лет.

И уже следом за ними шли рязанские воины. Полсотни воевода набрал из Ряжского полка, еще столько же – из ростовского и по два-три десятка выдернул из всех прочих. Брал он, разумеется, с выбором, чтобы и мечом владели, и секира в руках летала, и копьем чтоб орудовать умели. Еще Вячеслав прихватил пару сотен арбалетчиков и такое же количество лучников.

Правда, во время взятия замков мало кому довелось обагрить во вражеской крови свой меч, зато потом, во время последующей осады замка немцами, и лучники, и арбалетчики успели себя выказать с самой лучшей стороны.

Ребятки из Ряжского полка, оказавшиеся в Кукейносе, вспомнив половцев, показали всем остальным, как правильно готовить свои стрелы к бою.

Узнав об этом, Константин только почесал затылок и… разрешил, но с обязательным напоминанием, те стрелы, что вымазаны гнилой кровью или смочены змеиным ядом, использовать исключительно против рыцарей.

Те, к горькому сожалению лучников, шли на приступ в последнюю очередь, применяя всевозможные меры предосторожности, но все равно из каждых десяти травленых стрел хоть одна обязательно отыскивала уязвимое местечко.

Поначалу гибель от ран атакующие считали несчастливой случайностью. Потом до магистра ордена дошло, что тут что-то не так. А за три дня до переговоров епископа с Константином по лагерю рыцарей прокатился чуть ли не мор. Сразу слегло почти полсотни рыцарей, из которых ни одному не было суждено выжить.

К тому же две камнеметные машины, которые с грехом пополам осаждающие соорудили на месте, вышли из строя, не сделав ни одного выстрела – лопнули кожаные ремни. При ближайшем рассмотрении оказалось, что кожа не была гнилой. Кто-то очень умело ее подрезал.

Ревнители веры выставили на ночь охрану, но наутро обнаружилась та же самая картина, хотя караульные – между прочим, из рыцарей – клялись и божились, что никто к ним не подходил.

На следующую ночь караулы удвоили, и это, возможно, помогло бы, но почти на рассвете в лагерь ворвалось полсотни всадников. Неведомые воины с черными лицами, восседавшие на вороных скакунах, с визгом и дикими воплями носились по лагерю, заставляя рыцарей хвататься не за мечи, а за кресты и ладанки, а потом ускакали прочь. Наиболее смелые к этому времени уже пришли в себя, сообразили, что это все-таки не демоны, а люди, но было поздно. Какая-то черная, дурно пахнущая жидкость, вылитая из кожаных мешков на осадные машины, к этому времени уже вовсю полыхала, и погасить ее не было никакой возможности, как, впрочем, и догнать самих всадников в чистом поле.

Через пару дней наспех сооруженные катапульты вновь красовались почти в центре лагеря. На этот раз их обкопали рвом со всех сторон, и ночные всадники сделать уже ничего не смогли, хотя и пытались.

Неудач хватало не только со стороны суши.

Ближе к Двине тоже стояли рыцарские отряды, чтобы осажденные не получили помощи со стороны реки. Точнее, это так предполагалось. Чем они могли помешать на самом деле, если бы такая помощь пришла, никто не понимал. Между самими стенами крепости и водой шла совсем небольшая полоса суши – саженей шестьдесят, не больше. Словом, говоря современным языком, зона прямого обстрела. Размещаться там было смерти подобно.

Именно поэтому отряды были выставлены значительно дальше от крепости, чтобы стрелы не могли их достать. Идти туда, под самые стены, предполагалось лишь в случае появления на Двине русских ладей. Атаковать эти отряды должны были именно в тот момент, когда ладьи уже причаливали бы к мосткам, заменяющим пристань. Таким образом схизматики лишались бы продовольствия, а благородные рыцари приобретали бы его, не утруждаясь выездами в ближайшие села.

Словом, задумано все было правильно, к тому же подобные действия не раз уже осуществлялись крестоносцами на практике, при осаде других крепостей, в которых сидели непокорные туземцы, не желающие добровольно надевать на свои шеи скромный деревянный крестик, а вместе с ним тяжелое ярмо.

Единственное, что мешало рыцарям на сей раз, так это жалкая попытка осажденных не пустить святое воинство к пристани. С этой целью они непонятно когда успели выкопать ров глубиной сажени в три и столько же вширь, наполнив его речной водой. Тянулся он прямо от основания стен и до самой Двины. Точно такой же они сделали и со стороны Кокны.

Выбранная изо рвов земля у них тоже пошла в дело. Из нее русичи насыпали валы с внутренней части рва. Таким образом, чтобы добраться до пристани, необходимо было одолеть ров, взобраться на вал, порубить его защитников, а уж потом отнимать привезенное продовольствие.

Делать это в самый последний момент, когда ладьи уже покажутся на Двине, было слишком рискованно, поэтому святое воинство решило захватить наспех построенный вал сразу же, в первый день осады, тем более что эта задача представлялась достаточно легкой.

Впрочем, она и на самом деле была бы легкой, если бы эти проклятые русичи дрались именно так, как это и положено в благородной Европе, то есть стрелами, копьями, мечами ну и секирами.