Альбина давно заметила за собой способность притягивать взгляды. И пока еще с этим свойством как следует не наигралась. Чувствовала, что все впереди. Когда они появлялись вдвоем с Губко, на Ирку не смотрел никто.

Ирка была совсем маленького роста, похожая, как две капли воды, на портрет инфанты Веласкеса — белые от природы волнистые волосы, белые ресницы и белые же брови. Правда, голосок у нее был как колокольчик и характер чудесный. И мальчишкам она нравилась. Может быть, потому что представляла собой как бы маленькую копию женщины, во всяком случае, рядом с прочими гусынями из класса.

Но рядом с Альбиной терялась и на нее за это обижалась. У них это называлось: «Альбина, прижми уши». Но Альбина смеялась, а «уши не прижимала». "Ну что я виновата, что ли?

Ирка… Что я могу сделать?". Но она лукавила.

Она могла бы. Но не хотела. Жизнь — это не игра в поддавки.

Когда она вернулась в комнату, свет уже включили, чтобы видно было, куда наливать. Альбина взяла со столика свой бокал и плюхнулась на диван, предусмотрительно собрав брюки в складочку на коленке, чтобы не вытягивались. Рядом тут же приземлился Миша с гитарой. Альбина закатила глаза к потолку и вздохнула со стоном.

— Хочешь, песенку спою? — спросил он, красиво перебрав гитарные струны. И добавил, понизив голос до бархатистого баритона:

— Для тебя…

— Нет уж, спасибо. — ледяным голосом ответила Альбина, не глядя на него. — Не люблю самодеятельность.

Встала и подошла к девчонкам, которые нашли на секретере ручку. Если ее наклонить, то внутри, в какой-то вязкой жидкости, медленно съезжал сверху вниз паровозик.

— ух ты! Дайте посмотреть, девчонки! Отцу моему такую подарили один раз, только там… И оглянувшись на Мишу, она прикрыла ладошкой рот и, не разжимая зубов, тихо сказала…женщина голой делалась.

Девчонки хихикнули. А Альбина, повертев ручку, сказала таинственным шепотом:

— Девки, а хотите одну вещь покажу?

— Ну, давай!

Пахомова и Губко инстинктивно подались вперед.

Альбина вытащила из кармана брюк сложенный вчетверо листок. Развернула, и девчонки прилепились к ней с обеих сторон и стали жадно бегать глазами по стихотворным строчкам.

— Здорово, Алька! А кто это? — спросила с восторгом Пахомова.

— Не знаю, — загадочно ответила Альбина. В почтовый ящик бросают.

— Это что — не первое?

— Второе, — зачем-то соврала Альбина. Впрочем, соврала она не только в этом. Она прекрасно знала, кто написал ей стихи.

* * *

Мальчишки, в накинутых на плечи пальто, стояли на балконе. Акентьев курил, а Марков с Перельманом просто толкались рядом, за компанию. Холодно было на балконе. На улице все было насыщенного синего цвета. Такого простора в центре просто не увидишь. А здесь, в Купчино, даже горизонт был виден. С балкона теплый желтый свет комнаты казался еще уютнее.

— Чего-то твой сосед Вихоревой житья не дает.

Как ни посмотрю — все рядом сшивается, сказал Серега Перельман. — Она уже, по-моему, не знает, как от него отделаться.

— Ты за Вихореву не волнуйся, Серый. Она разберется. — Акентьев плюнул вниз с балкона. А чего он, вообще, приперся в своем оранжевом жилете? Ты его звал, Кирюха?

— Да он ко мне часто заходит. — Кирилл пожал плечами. — Свой человек. Что мне его, выгонять, что ли?

— А сам он что, не чувствует, что ему пора?

— Ну чего вы в самом деле… Может она ему понравилась.

— И что теперь? Мы будем стоять и смотреть на это? — Акентьев кинул окурок вниз. — А спорим, я Вихореву склею? Она за мной как собачка бегать будет.

— Глухой номер, — прокомментировал Перельман.

— Альбинка? — Марков хмыкнул, посмотрел через стеклянную дверь в комнату и с недоверием глянул на Акентьева. — Ну ты даешь…

И потом, откуда я знаю, как ты ее заставишь бегать? Может, пальто спрячешь. И потом, собачка тоже ведь иногда бегает, чтобы укусить.

— Ты ж хотел, Серый, чтоб мы ее выручили, несчастненькую? Ну что, спорим? На колесо твое нераспечатанное?

— Тебе что, она нравится? — спросил Кирилл, глуповато улыбаясь.

— Нет, мне пластинка твоя нравится, идиот.

Ты еще не понял? Разбей нас. Серый.

Серега разбил их рукопожатие.

— Заметано.

Они вернулись с балкона замерзшие. Акентьев врубил кассетник на всю катушку, Перельман хлопнул по выключателю, и даже немного растерянный Марков присоединился к всеобщему безумию. Акентьев поманил пальцем доверчиво откликнувшегося Мишу. Больше девчонки с ним в этой квартирке не встречались. Но исчезновения его так никто и не заметил.

Акентьев крутил в каких-то замысловатых поворотах Пахомову, она визжала, но старалась изо всех сил. Но вскоре начала путаться, не понимая, чего он от нее хочет и каким еще узлом она может завязаться.

— Ты чего-то не соображаешь. Поучись в сторонке, — сказал он ей, оттолкнул легонько и встал перед Альбиной.

Он взял ее за руки. Но она выдернула их.

— Я не хочу. Отстань. — Она продолжала танцевать.

— Ну да. Куда тебе. — Он пытался перекричать музыку, приблизившись к ее уху. — Ты ж только на коньках крутиться умеешь. Да, Вихорева?

— У меня имя есть, — ответила она, и холодные взгляды их лязгнули друг о Друга, как клинки.

Когда закончилась кассета, пошли допивать.

Тонкостенные стаканчики поставили на столе в ряд. Всем досталось совсем по чуть-чуть. Подняли. Чокнулись.

— Видели когда-нибудь, как стекло жрут? вдруг спросил Акентьев, пристально глядя на стакан. — Смотрите!

— С ума, что ли, сошел? А если это смертельно?

— Если это смертельно, то только для меня.

— Что за детский сад! Саня! Толченое стекло, между прочим, подмешивали в пищу королям.

И они, извини, конечно, Саня, не к столу будь сказано, но они подыхали. Правда…

— А мне нравится участь королей! Смотрите, пока я жив! Посвящается… — Он обвел глазами остолбеневших присутствующих, останавливаясь на каждом девичьем лице. — Посвящается… Он дольше, чем на других, смотрел на Альбину.

Она уже почувствовала, как разливается по телу волшебная волна торжества. Но она ошиблась. Кирюхе! Любезно нас приютившему!

И он с хрустом откусил аккуратный полукруг от стакана. Девчонки ахнули и одинаково закрыли лица руками. И только Альбина презрительно скривила губы.

— Как будущий врач во втором поколении, вынуждена тебя предупредить, Акентьев. Смерть не будет мгновенной. Мучиться будешь долго.