— Значит, вам известно, почему лорд Эбондрак ценит его больше всех остальных?

— А вам, я так понимаю, это известно.

Эрхар пожал плечами:

— Слышал кое-что. Некие рабы, которые были здесь, когда нас взяли в плен, теперь уже, конечно, давно мертвые, помнили, как Веналитор впервые вывел свою «Гекатомбу» и занял место среди лордов Дракаази. Он победил демона, говорили они. До нас эта история передавалась от поколения к поколению рабов. Его звали Раэзазель. Это было какое-то магическое существо, к которому остальные лорды относились с презрением. Веналитор выследил его и победил. Лорды возненавидели его, и эта ненависть дала ему силу. Ненависть и сила — одно и то же на Дракаази. Таков мир, который все мы вынуждены терпеть.

— Похоже, вам хочется сидеть тут и ждать, что еще обрушит на вас Хаос, лейтенант, — рассердился Аларик.

— Узрев Землю Обетованную, юстикар, вы поймете, что ничего не может быть дальше от истины. Если вы хотите постичь эту истину, присоединяйтесь к нам. В противном случае сражайтесь и погибайте, ибо без надежды на Землю Обетованную только это и остается на Дракаази.

Эрхар отвернулся от Аларика, возложил руку на отбитую каменную голову, олицетворяющую их Императора, и продолжил молитву. К тому моменту как собрание закончило вымаливать у Императора прощение, юстикар Аларик исчез.

* * *

Аэлазадни!

Город этот порожден песней, и он сам — песня. Миллион голосов, слившихся в песне! И еще миллион в боли. Хор Хаоса, бесконечная мелодия, под которую пляшут даже демоны в геенне огненной варпа!

Шпили хрустального города — это корона, венчающая мир Бога Крови, вознесшаяся из песков, чтобы вторить песне под божественной рукой! Мастера из его хора извлекают песнь Бога Крови из глоток своих рабов, вырывают пытками чистейшие ноты ужаса и возносят совершеннейшие хвалы страданию. Существует ли что-либо столь же ужасное и в то же время прекрасное, как Аэлазадни? Были ли где-либо красота и ужас столь близки, как в этом великом хрустальном храме? Возвеличивали ли какого-либо бога так, как возвеличивают в Аэлазадни Владыку Черепов Дракаази?

«Мысленные путешествия святого еретика»,

написанные инквизитором Хельмандаром Освайном

(запрещены Ордо Еретикус)

— Проклятая песня, — сказал Гирф, — лезет прямо в душу.

— Крепись, — посоветовал Аларик.

— Тебе-то что. Такие, как ты, могут затворить мозги, чтобы в них не попала всякая дрянь. А кое-кто здесь простые смертные. — Гирф сидел в углу своей крохотной клетки, подвешенной к потолку над открытым стоком для крови и нечистот. Аларик находился в соседней, и сквозь сумрак виднелись бесчисленные клетки, в каждой из которых был один из рабов Веналитора. Рабов разделили и заперли в этих тесных узилищах, которые затем при помощи гремящих цепей и рельсов отправили в темные хрустальные недра города. Песня зазвучала, когда «Гекатомба» приблизилась к городу, и уже не смолкала, только становилась все громче, пока не стала такой же неотъемлемой частью этого места, как стены вокруг них.

Арена Аэлазадни была над ними, и даже здесь, глубоко внутри ячеистого, изуродованного хрусталя, из которого был выстроен город, резкие звуки песни доносились со всех сторон. Орки тоже пели — ужасный звук, еще хуже, чем музыка Аэлазадни. Мысль о том, что какое-либо живое существо может наслаждаться жизнью на Дракаази, казалась просто неприличной.

— Ты знаешь, с кем мы будем драться?

— Чего? Этого никто никогда не знает. Бьюсь об заклад, однако, что для тебя они припасли что-нибудь особенное.

— Ты, наверно, думал о том, как выбраться отсюда, — сказал Аларик.

— Ну да, еще как думал. И про то, как с меня сдирают шкуру и скармливают мясо псам, тоже, потому как это лучшее, на что я могу рассчитывать, если поймают. Я так полагаю, с этой планеты дороги нет. Лучшее, что я могу сделать, это заставить их страдать. Они часто выпускают против нас тех, кого предпочли бы сохранить в живых. Когда я выхожу против кого-нибудь в этом роде, я стараюсь убить его. Это задевает их сильнее, чем все, что я смог бы сделать, если бы сбежал отсюда.

— Но все эти убийства во славу Кхорна. Всякий раз, как ты убиваешь здесь, ты исполняешь волю Хаоса.

— Значит, когда они выпустят тебя отсюда, просто ляг и умри. Мне на это наплевать, десантник. — Гирф ухмыльнулся. — Я слышал, они убили твоего друга.

— Это правда.

— А Империум убил моих. Арбитры выволокли их на задворки крепости и выстрелили в затылок. Во вселенной нет ничего, за что стоило бы сражаться. Все летит в тартарары. Если ты хочешь умереть здесь, то милости просим, но сначала хорошенько погляди по сторонам, десантник, потому что скоро вся галактика будет выглядеть так же.

— Значит, Веналитору даже не пришлось особо переламывать тебя, — спокойно заметил Аларик. — Ты был слугой Кхорна задолго до того, как он тебя нашел.

Гирф плюнул в него. Аларик проигнорировал это. Люди, подобные Гирфу, были естественным побочным продуктом Империума. Империум был жестоким миром, потому что галактика была жестока. Его народы должны быть угнетены, потому что, будь у них свобода делать и говорить все, что им хочется, они натворили бы много ужасных вещей, которые привели бы к уничтожению рода человеческого. Гирф был одним из многих, не укладывавшихся в рамки, уготовленные Империумом для его народа.

Порой Аларику хотелось, чтобы Император мог однажды проснуться и указать Империуму путь к выживанию, который не требовал бы такой неослабевающей жестокости по отношению к его гражданам.

— Ты и вправду веришь, — неожиданно для себя спросил Аларик, — что Дракаази смогла бы существовать без таких людей, как ты?

Гирф наградил Аларика ненавидящим взглядом. Прежде чем он смог ответить, клетку Аларика вдруг резко дернуло вверх. Ее протащило через зловонную узкую шахту, и в тонкой пелене красноватого света стали видны отметины когтей по краям. Рев толпы слился с песней Аэлазадни в ужасной гармонии, которая могла бы сломать человека менее стойкого, нежели Серый Рыцарь.

Внезапно вспыхнул свет. Клетка распахнулась, и Аларик оказался в центре арены Аэлазадни.

Свет струился сквозь единственное отверстие в каменном небе над головой Аларика. Вокруг него со всех сторон закручивался спиралью лабиринт. Это была подземная часть города, ее здания казались гниющими каменными бастионами, их пустые окна были словно ослепшие глаза, а сломанные дверные проемы напоминали зубы в разбитом рту. Аэлазадни всегда был великолепен, но теперь его чрезмерная пышность обветшала, став пародией на красоту, его лепнина осыпалась с фронтонов, а безликие статуи валялись на изрытой ямами земле грудами осколков.

Аларик заметил крохотные блестящие глаза, перемигивающиеся на стенах, поворачивающиеся вслед за ним. Это смотрел сам Аэлазадни. Он услышал одобрительные возгласы, когда глаза сосредоточились на нем, новом игроке, вступающем в игру.