— Нужно вызвать полицию, — пробормотал он. — Господи, это убийство — или, возможно, убийство.

Его привычная осторожность дала себя знать даже в такую минуту, и это тоже казалось нелепым.

Паркинсон проявил свои бесценные качества секретаря и помощника, снова закрыв обесцвеченное лицо полой халата и сказав:

— Думаю, нам лучше отсюда уйти. Черт возьми, как теперь определить причину смерти?

Это было самое настоящее убийство. Рубинштейна закололи тонким ножом или кинжалом — в застекленных ящиках их было достаточно. Лезвие с силой всадили ему в бок, и хотя ткань была обесцвеченной, гнилой — право, находка выглядела настолько отвратительной, что даже то тело из моря вызывало меньше омерзения — неровные края раны были еще различимы. Полицейский врач предположил, что смерть наступила почти мгновенно, и было невероятно, чтобы Рубинштейн с такой раной оставался в сознании. Паркинсон, осмотрев коллекцию, заявил, что все ножи на месте, и при самом тщательном исследовании ни на одном лезвии следов крови не обнаружено.

— Убийца вытер нож об одежду жертвы, — произнес Берджесс. — Вот это наверняка след крови. И все-таки нужно произвести анализ. Эта задержка очень затруднит работу полиции.

До тех пор полицейские не причиняли мне особых неудобств, но теперь каждому из нас требовалось отчитаться подробно о своих передвижениях в тот роковой вечер. Вспомнить последовательность событий было трудно, определить их точное время почти невозможно, но мы старались. Мне казалось, что полицейские окажутся очень умными, если немедленно найдут преступника. Все нити наверняка были уничтожены, и никто в здравом уме не показал бы в суде под присягой, что помнит ту или иную подробность, имевшую место полтора месяца назад.

Мы провели — скорее потратили — много времени, пытаясь воссоздать обстоятельства этого убийства. По словам Фэнни, она простилась с Рубинштейном в половине седьмого. Мы полагали, что он вернется в семь или чуть позже. Примерно в десять минут восьмого игра в бридж закончилась, участники игры разошлись и собрались снова примерно в восемь часов. Тогда казалось, что Рубинштейн встретил свою смерть в этот промежуток времени. Он мог вернуться почти неслышно. Когда он впервые поехал в Плендерс, Лал развлекалась вовсю, и всякий раз, выходя из библиотеки, бедняга оказывался в компании ее приятельниц. В характере Рубинштейна была аскетическая черта; он искренне хотел избавиться от роскоши и суеты, а подобная возможность имелась у него только в Плендерс. Лал была привлекательной, но глуповатой. Одиночества она не любила, видела в нем хандру и либо устраивала истерику, либо из кожи лезла, уговаривая Сэмми «быть ласковым». Бедный Рубинштейн, очевидно, он иногда завидовал тибетским монахам и их суровому уединению. В Плендерс он держал минимум слуг и, когда мог, ездил туда один. Но поскольку ему это позволялось нечасто, он сделал для себя потайной вход и выход, открыв древнюю дверь в боковой стене дома, ведущую в узкий коридор, откуда узкая лестница тянулась в галерею. Распорядился сделать вторую дверь в стене библиотеки, чтобы иметь возможность без помех входить в дом и выходить из него, подниматься в галерею и в свою комнату. Видимо, в последний вечер своей жизни он тайком вошел в эту потайную дверь, ключи от которой были только у него, и поднялся по лестнице либо в свою комнату, маленькую и холодную, как тюремная камера — резко отличавшуюся от комнаты Лал, огромной, с паровым отоплением, роскошной и утепленной, с многочисленными подушками и коврами — или, что вероятнее, прямо на галерею. Когда Рубинштейн находился в неладах с окружающим миром, то приходить в себя, проводя безмолвные часы среди своих особых богов, предпочитал там. У человека это первобытный инстинкт, его обнаруживаешь на протяжении всей истории у святых и художников. Здесь, наверное, убийца и нашел его. Первую загадку, с которой сталкивался каждый, представлял собой мотив. С какой стати кому-то убивать Рубинштейна? Причиной могла стать внезапная ссора, ревность или взаимные обвинения. Никто, кроме убийцы, этого не знал. Можно было лишь строить предположения. Требовалось проанализировать поведение всех обитателей дома, чтобы сделать выводы для установления личности преступника.

Полицейские не делились с нами информацией. Думаю, это расследование стояло у них костью в горле. Берджесс проверял и перепроверял все наши неуверенные показания.

— Черт возьми, — воскликнул я, — нельзя ожидать, чтобы мы помнили все с точностью до минуты и секунды!

— Кто-то один по крайней мере помнит, — угрюмо заметил один из полицейских, — он-то мне и нужен.

— У вас нет никаких улик? — спросил я.

Он посмотрел на меня с подозрением:

— Интересуетесь, да?

— Конечно, интересуюсь! — запальчиво подтвердил я. — Меня или любого из моих друзей могут обвинить в любую минуту. Думаю, мы имеем право знать кое-что.

— Продолжайте, — усмехнулся Берджесс. — Теперь произнесите расхожую фразу о невиновном человеке, не понимающем, как он может быть объектом подозрения полиции.

— О, я не сомневаюсь, что все мы находимся под подозрением, — резко заметил я. — Только, полагаю, нам следует знать, какую линию вы разрабатываете.

— Хорошо, — неожиданно произнес Берджесс, внимательно посмотрев на меня. — Вы видели когда-нибудь голову, на которой росла эта штука? — Он разжал руку и показал мне длинный рыжий волос.

Я взглянул на эту улику.

— Нет, насколько мне известно, таких не было ни у кого из находившихся в доме.

— Может, и не было, — согласился он. — Но если тут замешан посторонний человек, то его впустил кто-то, знающий расположение дома, скорее всего живущий здесь. А теперь — что скажете об этом?

Он показал мне вторую улику, и голова у меня закружилась. Это была деревянная зеленая пуговица своеобразной формы. Одна из тех, что были на зеленом пальто Фэнни, когда она покидала Плендерс воскресным вечером шестого января. К счастью, жизненный опыт дал мне немало возможностей обрести важнейшую добродетель, известную как сохранение лица. Я даже не моргнул глазом.

— О ней? — недоуменно спросил я. — Вроде бы я не видел таких.

— Не очень наблюдательны, да? — весело откликнулся Берджесс. — К счастью, у меня есть другие свидетели. По меньшей мере четверо готовы присягнуть, что это пуговица с зеленого пальто, в котором была мисс Прайс в тот вечер, когда покинула дом. Нашли мы ее в руке покойного.

— Даже если так, у мисс Прайс нет монополии на подобные пуговицы! — воскликнул я, но, видит Бог, уверенности у меня почти не было.

— Мы это знаем. — Голос Берджесса звучал сурово. — И не собираемся делать опрометчивых шагов. Мы лишь хотим найти обладательницу этой пуговицы.

Полицейские справились с этой задачей, поскольку через тридцать шесть часов арестовали Фэнни Прайс как причастную к убийству Сэмпсона Рубинштейна.

У Фокси было правило — всегда подозревай всех.