— А если короче? — Лютого мало интересовали эти душещипательные рассказы.

Проблемы — что ж, проблемы у всех есть. У него своих хватает, и никого жалеть и гладить по головке он не собирается. В этой жизни каждый отвечает за себя.

— Будет тебе короче. Хочешь знать, чем мы занимаемся? Город наш Красноярск от швали и грязи зачищаем!

— Да что вы говорите? Типа, волки — санитары леса, что ли, — притворно удивился Лютаев.

— Точно, санитары мы, — обрадованный удачным сравнением, Быкалов пропустил мимо ушей издевательский тон Олега. — Мы на самом деле отнимаем деньги у богатых и перераспределяем их по справедливости. Нравишься ты мне, парень, и вот что я тебе скажу: иди ко мне в бригаду. Жить будешь, как белый человек, не обижу. Квартиру сделаем, машину путевую. Денег заработаешь, на ноги встанешь…

— Я подумаю.

— Думай, афганец. Только недолго. Не захочешь ты — на твое место другой придет…

Шагая к выходу из клуба и снова оказавшись в зале стриптиза, Лютый постарался пройти как можно ближе к бару, чтобы переговорить с девушкой, показавшейся ему знакомой. Вернее, заочно знакомой.

— Чугайнова? — спросил Олег, на мгновение задержавшись у стойки.

— Да… — Она удивленно посмотрела на него, продолжая трясти руками металлический полированный шейкер. — А мы разве знакомы? Вы кто?

— Вы жена, то есть, простите, вдова Чугайнова… — утвердительным тоном сказал Олег.

— Да, это я, — девушка побледнела и растерянно уставилась на незнакомого парня. — А вы знали моего мужа? — Шейкер выпал у нее из рук и покатился по полу.

— Служили вместе, — не вдаваясь в подробности, объяснил Лютаев.

Он вспомнил, как Чугайнов в сильном подпитии кричал, будто у нее все письма как под копирку, не понять, что на самом деле там с ней творится или что она вытворяет. Может, трахается со всеми подряд, пока он здесь, в Афгане, кровь проливает. И собирался домой после дембеля нагрянуть без предупреждения, чтобы ее застукать на любовнике и обоих на месте порешить. Слава богу, научили бесплатно, как это делается. Если бы Чугун узнал, где сейчас работает его законная жена, расчленил бы ее на пороге «Амальгамы»!

— Кристинка! Киска! — За стойку бара заскочил рыжий пацан, один из подручных Быкалова, и жестом хозяина хлопнул ее по обтянутой мини-юбкой попе. — Набулькай-ка мне полтинник «Бурбона». Ну чего, сегодня ко мне рванем? — Он чмокнул ее в обнаженную шею, поднял с пола и подал девушке упавший шейкер. — Я тебя съем, красная шапочка!

Лютаева передернуло. Что с ней разговаривать! Такая же мурмулетка, как все. Недаром в дембельском альбоме Джоконды столько бабских фотографий — он отбирал у ребят снимки девчонок, которые их бросили. Больше половины альбома занимали их мордашки.

Олег в сердцах чертыхнулся и прямиком — на выход. Возвращаться сюда не хотелось ни под каким видом. Квартира, машина, деньги, обещанные Быкаловым, конечно, не помешали бы. Но что-то дерьмецом попахивает от этого предложения. Оно ему надо? Или мало он дерьма в Афгане нахлебался?

Лютый сидел в комнате общежития — уже в своей комнате — и рассматривал фотографии погибших друзей, запивая все это дело водкой. А водка — тварь такая — не брала, не цепляла.

Дембельский альбом Джоконды — вещь чрезвычайно поучительная и располагающая к философским обобщениям. Не альбом, а информация к размышлению. Было Лютому что вспомнить, — за спиной осталась афганская война. И на ней он чувствовал себя, как ни странно, вполне комфортно. Воевал, потому что воевалось, потому что получалось. От хорошо сделанной работы он даже ловил кайф. И ощущал, что кому-то нужен, знал, что делает важное дело. Он часто задавал себе вопрос, кто победил в этой войне? И неизменно отвечал на него: мы победили.

Победили, черт побери! И не была эта бойня бессмысленной, как утверждают многие. И доведи бы мы дело до конца, до логического завершения, прекратилась бы на территории Афганистана междоусобная резня! Спровоцированная, кстати, американцами с одной лишь целью — окончательно расколоть аборигенов, загнать их навсегда в горы и разместить в Афгане свои военные базы. Советский Союз — как бельмо на глазу у США. Для Америки занять Афганистан значит подпереть вплотную СССР натовскими ракетами с юга.

Нет, не он зарывался в геополитику, не хотелось ему вникать в суть государственных задач. Просто он знал, вернее, чувствовал, что мы — победили. И что теперь? Войны больше нет. Соскочил он с нее, как с поезда, и оказался на задворках жизни!

А тут еще этот Быкалов. Правильные вроде слова говорит. А где гарантия, что он не такой же клоп, как буржуи или чиновники? Может, он сам только и думает, как поскорее собственный кейс чужими деньгами набить, а прикрывается борьбой за народное счастье и восстановление справедливости. Нет, в этой жизни никому верить нельзя, все больше убеждался Лютый!

Коммунисты, не все, а те, которые при власти состоят, на себя одеяло тянут, а бандиты и цеховики, окончательно осмелев в неразберихе перестройки, — на себя. И при чем же здесь идеология? Деньги всему голова. Только деньги.

Дверь открылась, и в комнату заглянул Николай Пахомыч, заводской литейщик, к которому Олега прикрепили в качестве ученика. Одновременно старый мастер соседствовал с ним по общежитию. У него была вредная привычка без стука заглядывать в чужие комнаты. Вот и теперь он, не спросясь, возник на территории Олега.

— Все пьешь, солдат, — с укором сказал он, подходя к столу, за которым Олег принимал спиртное. — Пойми, парень, есть разные болезни: ангина, грипп, рак, триппер и так далее по алфавиту. Так вот, водка — это тоже болезнь. Ее, окаянной, как воды и огня боятся надо, когда они в больших количествах выступают. И я в молодости пил. Да как пил, вспомнить страшно. А теперь только по праздникам — все под контролем.

— Пахомыч, — Лютый поднял на него грустные глаза. — Не трави душу, не надо.

— Чего не надо? Сопьешься на хер! Жизнь себе искалечишь!

— А кому она нужна — моя жизнь? Лично у меня ее вообще никогда не было. — Он налил себе еще сотку и выпил залпом.

Ставя стакан на стол, неловким движением смахнул альбом, и тот полетел на пол, раскрылся. Из него вывалилась фотка. Воробей… Володя Воробьев улыбается со снимка, с залихватским видом держа наперевес ручной пулемет.

Лютый поднял альбом, отер рукавом пыль с переплета. Бережно взял в руки фотокарточку.

— Это что за орел? — заинтересовался дед фотографией.

— Не орел, а Воробей, — машинально поправил его Олег.

— Это он-то — воробей? — недоверчиво усмехнулся Пахомыч, заглядывая через плечо. — Оскал звериный у твоего воробушка.

— Николай Пахомыч! Не трави душу, — снова осадил его Лютый. — Что ты понимаешь?

— А где он сейчас, этот парень? В бандитах небось…

— В земле он лежит под красной звездой. Погиб…