несколькими административными и торговыми постройками. Потом деревянное поселение было уничтожено разливом, и его отстроили заново на более высоком месте; однако именно прибрежные луга стали местом заключения первого договора между Китаем и европейской державой. Две империи[32] – русская выскочка и древняя китайская – были крайне чужды друг другу. Петр Великий, которому едва исполнилось семнадцать, был озабочен внутренними неурядицами, но оскудевшая казна мечтала о торговле с Китаем[33]. Китайский император Канси, самый могущественный и утонченный представитель своей династии, заботился о том, чтобы защитить границы от вторжений жестоких северян и помешать России вступить в союз с новой воинственной монгольской державой, поджимающей с запада.

Делегации соглашались встретиться с соблюдением скрупулезного равенства, однако у двух китайских послов (близких родственников императора), прибывших из Пекина, имелось 1500 солдат; к Нерчинску по реке подошла флотилия джонок и барж, несущих пушки. Против такого эскорта численностью в 10 тысяч человек русские могли собрать едва две тысячи. Однако всё подавляли вопросы процедуры и этикета. Заметив, что русские носят меха и золотую парчу, китайцы сняли украшенные одеяния и отправились на встречу в темных одеждах под огромными шелковыми зонтами. У каждого посольства было поровну – по 260 – охранников, которые встречались через равные промежутки времени и церемониально обыскивали друг друга, ища спрятанное оружие. Русский посол[34] ехал за медленной процессией флейтистов и трубачей. Посланники дружно спешились и одновременно вошли в два шатра, поставленные впритык друг к другу, чтобы ничья гордость не пострадала от того, что приходится входить первым. Послы сели и поприветствовали друг друга. У русских места заняли всего три высокопоставленных лица, китайцы во время первой встречи поставили напротив больше сотни мандаринов. Стороны не понимали друг друга, поскольку не владели соответствующими языками. Поэтому переговоры велись на латыни – два иезуита, приближенные к китайскому двору, и один эрудированный поляк для русских[35].

Обе стороны начали с непомерных требований. Русские предложили сделать границей Амур – в силу того, что они уже частично захватили эту территорию и приняли местные племена под руку царя. Китайцы заявили о своем протекторате до озера Байкал и реки Лены, присвоив половину Сибири. Они также ссылались на подчиненность местных жителей, хотя обе стороны не заботились о территориальных правах таких народов. В течение десяти дней отцы-иезуиты – португалец Перейра и француз Жербийон – курсировали между мрачными лагерями с новыми формулировками и компромиссами. Милость императора выделяла их среди подозрительных мандаринов. Канси ценил Жербийона как ученого, а Перейра вызывал уважение музыкальными способностями: иногда можно было видеть, как император и иезуит сидят рядом и играют на клавесине.

В конце концов русские обеспечили договором торговлю, нужную для их обедневшей казны, а цинская империя добилась более серьезных уступок. Граница была установлена по вершинам Станового хребта[36], то есть владычество китайцев распространялось севернее Амура, охватывая все притоки от Аргуни до Тихого океана[37].

Договор был составлен на латинском, русском и маньчжурском языках[38]. Обе стороны, похоже, остались довольны. Спустя век с лишним русские стали беспокоиться по поводу договора, обвиняя иезуитов в вероломстве и двусмысленностях латыни и географии. Однако на тот момент, если использовать слова китайского посольства, «мы дали общую клятву жить в мире и согласии».

Ни одного памятника этому договору в Нерчинске нет; в запустевшем городе улицы разматываются какими-то неисчерпаемыми расстояниями, а здания, к которым они ведут, уменьшаются в размере, когда я к ним приближаюсь. Естественно, это иллюзия, и где-то недалеко от центра я испытываю странный шок: передо мной белизной сияет идеальный фасад – с дверями и сводчатыми окнами, увенчанный декоративными зубцами.

Я прохожу вдоль его стен в дикий садик. На клумбах одновременно цветут георгины, петунии и львиный зев, и воздух наполнен их смешанным ароматом. Из кустарника поднимаются мастерские и конюшни – зубчатые блоки расколотой штукатурки и голого кирпича. Их крыши провалились, а полы совершенно сгнили. Возможно, я вхожу в барбакан какого-то рухнувшего замка[39]. Недавно один оборотистый журналист наткнулся здесь на огромную расколошмаченную оранжерею и аккуратные грядки клещевины. Теперь этот дворец стал музеем; я плачу какую-то мелочь за вход и оказываюсь в одиночестве.

Огромное зеркало в музыкальном зале с обеих сторон обрамляют портреты, с которых смотрят два хмурых лица. Братья Бутины были предпринимателями, которые разбогатели, работая на сибирского торговца чаем по фамилии Кандинский – двоюродного деда будущего художника. Вскоре они стали масштабно заниматься золотом, железом, солью и винокурением. Их пароходы плавали по Амуру. В 1860-х годах они преобразовали Нерчинск, построив в городе библиотеку, телеграфную станцию, аптеки, типографии и бесплатную музыкальную школу.

Я с изумлением смотрю на портреты. Свой дворец они построили в конце 1870-х[40], когда уже половина района была обеспечена начальными школами, а через год-два их бизнес начал разваливаться. Сами они были не очень образованы, но парадные помещения чаруют музыкой и книгами. Над окнами музыкального зала – панно с изображениями нотных станов, лир и труб, перевитых именами Моцарта, Баха, Россини, Глинки… В галерее, где позолоченные купидоны играют на арфах и цимбалах, некогда звучал оркестрион с 60 трубами[41]. В библиотеке – монографии и энциклопедии в заплесневелых переплетах на пяти языках.

Возможно, смотрящие вдаль люди на портретах встревожены только в воображении посетителей музея. У старшего брата Николая расширяющаяся седоватая борода и волнистые брови над страдальческими глазами. Он был астматиком и не мог жить в собственном дворце, а предпочитал проветриваемый павильон рядом. Энергией и мозгом фирмы стал его младший брат Михаил. В витринах лежат его почетные дипломы, на соседнем столе – деловое письмо, написанное его беглым почерком, рядом – гусиное перо.

Большая семья Бутиных предстает на фотографиях такой же сумрачной и с виду респектабельной, как любой викторианский клан. Меланхолик Николай выглядит более изнуренным, а первая жена Михаила Софья, в память о которой он построил женскую школу, неузнаваемо выглядывает из-под прелестной шляпки.

Сам Михаил – более тощий и более походивший на азиата, нежели показывает портрет – писал книги, пропагандирующие торговлю с Китаем и Соединенными Штатами, куда он ездил в поисках идей, сетуя на отсталость России. Он предвидел строительство континентальной железной дороги за двадцать лет до начала строительства Транссибирской магистрали. Однако предприятия Бутиных оказались в руках кредиторов и были распроданы. Измученный тревогой Николай умер в 1892 году, а Михаил передал свой особняк городу и скончался далеко отсюда, в Иркутске[42].

Должно быть, такие звучные залы уникальны для Сибири. Подобно острову среди