— Ну хорошо. Он схватил провод и задушил ее. А потом надо было как-то избавляться от тела. Но ему было в лом. Так что он завалил ее проводами, а сам пошел в паб.

— Вот это больше похоже на правду, — признаю я. — Но ты сам добиваешься того, чтобы никто не верил твоим рассказам, потому что ты их постоянно меняешь.

— Если ты мне не веришь, посмотри сам.

— Нет, что-то не хочется.

— Ну давай. Посмотри.

— Я, пожалуй, пойду домой.

— Ну и пожалуйста. Ну и иди.

Я встаю с кровати. Проблема в том, что провода навалены на стороне, ближней к двери, и по дороге на выход мне придется пройти мимо них.

— Я, наверное, еще посижу.

— Вот и славненько.

Да, говорю я себе. Я сейчас сяду и буду слушать, как поют птицы. Слушать звонкие трели пернатых из городского предместья.

Но птиц что-то не слышно.

Они все улетели.

Или умерли и попадали на землю.

— Джим, я закрываю глаза и хочу, чтобы ты меня провел.

— Куда?

— К моему одеялу. По самой ближайшей дороге. И как-нибудь так, чтобы не соприкасаться с трупом. Джим. Джим, ты тут?

Я открываю глаза. Комната вся залита синим светом полицейских мигалок. Джима нет.

Я бросаюсь к двери мимо кучи перепутанных проводов. Бегу вниз по лестнице, в кухню. К окну. Эдди идет по дорожке к дому. Идет за мной. Явно намереваясь убить. Я распахиваю заднюю дверь, быстро выкрикиваю обвинение в лицо женоубийцы, захлопываю дверь у него перед носом и задвигаю задвижку. Мчусь к передней двери, впускаю в дом полисмена и сообщаю ему про тело. В спальне наверху.

Через пару минут он спускается вниз.

— Это что, шутка юмора?

— Нет, уважаемый, — говорю я с мрачным видом. — Убийство — не повод для шуток.

Мы поднимаемся в спальню. Полицейский идет впереди, я — за ним. В первый раз, когда он поднимался сюда, он сдвинул провода на другую сторону кровати, и обнаружилось, что под ними действительно скрывалось тело. Только какое-то сплющенное. Словно вырезанное из картона.

Ой. Это и есть вырезка из картона. Огромная, в натуральную величину, фигура инспектора Синего из «Крутых копов». А вовсе не убиенная соседом жена.

Я смотрю на картонного полицейского на кровати, потом поднимаю глаза на настоящего полицейского, не из «Крутых копов».

— Сюжет потихоньку закручивается, — говорю я с надеждой. — И что это значит, по-вашему?

Полицейский качает головой.

— По-моему, это вообще ничего не значит.

— Но вы же пришли расследовать убийство?

Полицейский опять качает головой.

— В последнее время у вас в районе участились квартирные кражи домашней обуви.

— Тапочек.

Полицейский кивает.

— Тогда я, наверное, смогу вам помочь.

На улице Эдди подходит ко мне и спрашивает:

— Я правильно понял: ты только что обозвал меня гнусным убийцей и захлопнул дверь у меня перед носом?

— Да, — говорю я, кося под дурачка. — Прости, пожалуйста. Я обознался. Принял тебя за другого.

Он кивает.

Полицейский нетерпеливо стучит пальцем по шлему — тук-тук-тук, — и я поспешно прощаюсь с Эдди и веду полицейского через дорогу, к дому Бабули Кошак.

Будучи благоприличной старомодной бабулькой, она добредает до двери минут через полчаса после звонка, но настоящие леди преклонных лет стоят того, чтобы их дождались.

— Добрый день, инспектор. Зайдете в дом?

— Я тоже зайду, — говорю я и захожу.

Бабуля Кошак закрывает дом и приглашает нас с гостиную.

— Может быть, чашечку чаю? Каждому — по одной. У меня много чашек.

Мы с полицейским сидим на диване, я — с одного краешка, он — с другого. Я пытаюсь придумать, что бы такого сказать, но тут возвращается Бабуля Кошак и вручает нам чай. Каждому — в своей чашке. Чай холодный, но мы молчим. Из уважения к старости.

— Миссис Кошак, — говорит полицейский, — можно задать вам вопрос? Личного свойства? Сколько у вас пар тапочек?

— Около тридцати.

— Тридцати?

— Да, — говорит она, мешая ложечкой чай.

— А сколько, простите, у вас ног?

— Сколько ног? Или пар ног?

Полицейский смотрит на меня. Он явно растерян.

— Пусть все будет в парах, — говорю я ему. — Так легче считать.

— Пар ног.

Бабуля Кошак на секунду задумывается, нет ли в вопросе подвоха, и отвечает:

— Одна. Одна пара ног.

— А есть ли какая-то особенная причина, почему для одной пары ног нужно тридцать пар тапочек?

Бабуля хмурится.

— Я не надеваю их все одновременно, если вы это имели в виду.

— Миссис Кошак, если я ошибаюсь, поправьте меня. Вы ведь на пенсии? Живете на государственное пособие?

— Да, все правильно.

— И каков же размер вашей пенсии, если ее измерять в парах тапочек? Иными словами, сколько пар тапочек можно купить на одну вашу пенсию?

Она снова задумывается на секунду, а потом говорит, что не знает.

Я поднимаю руку:

— Можно ответить?

Полисмен кивает.

— На одну еженедельную пенсию можно купить две пары тапочек. Ну или три — если на рынке.

— Миссис Кошак, вы арестованы по подозрению в краже домашней обуви. Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас, и особенно если это касается тапочек.

— Кстати, о тапочках, — говорю я, когда полицейский надевает на бабку наручники. — Могу я забрать свои тапки?

Полицейский качает головой.

— Вся домашняя обувь конфискуется при аресте как вещественное доказательство. Наши судебные эксперты должны провести экспертизу.

— Бабуля Кошак, — говорю я, соображая буквально с ходу. — Могу я воспользоваться вашей уборной?

— Только не забудьте поднять сиденье на унитазе.

Я выхожу из гостиной, этак небрежно, вроде как мне и не очень надо, и уже в коридоре срываюсь с места и мчусь наверх, в спальню Бабули Кошак. Рывком распахиваю дверцу шкафа, и оттуда вываливаются все тридцать пар тапочек, а следом за ними — наш старый друг мистер Лиственное Дыхание, жираф Джим.

— О, — говорит он, — привет.

— Что ты здесь делаешь?

— А ты что здесь делаешь?

— Но я хотя бы не прячусь в шкафу старой леди.