class="v">Его матери, Силили, ты судила рыданья.

И еще ты любила пастуха-козопаса,

Что тебе постоянно носил зольные хлебцы,

Каждый день сосунков тебе резал;

Ты его ударила, превратила в волка, —

Гоняют его свои же подпаски,

И собаки его за ляжки кусают.

Ишуллану, садовника отца, ты любила,

Что тебе постоянно носил фиников гроздья,

Каждый день тебе стол украшая, —

Подняла ты очи, к нему подошла ты:

«О мой Ишуланну, твоей зрелости вкусим,

И, рукой обнажаясь, коснись нашего лона!»

Ишуланну тебе отвечает: «Чего ты от меня пожелала?

Чего мать не пекла моя, того не едал я, —

Как же буду есть хлеб прегрешенья и скверны?

Будет ли рогожа мне от стужи укрытьем?»

Ты же, услышав эти речи,

Ты его ударила, в паука превратила,

Поселила его среди тяжкой работы, —

Из паутины не вылезть, не спуститься на пол.

Гильгамеш отверг богиню со следующими словами:

И со мной, полюбив, ты так же поступишь!

Иштар разъярилась и поднялась на небо к своему отцу Ану, верховному богу неба: «Отец мой, Гильгамеш меня посрамляет, Гильгамеш перечислил мои прегрешенья, все мои прегрешенья, все мои скверны». Ану уста открыл и молчит, вещает ей, государыне Иштар: «Разве не ты оскорбила царя Гильгамеша, что Гильгамеш перечислил твои прегрешенья, все твои прегрешенья и все твои скверны?» Иштар просит отца создать Быка — могучее создание, быка, изображаемого с человеческой головой, — чтобы тот убил Гильгамеша. И лишь попробовал Ану возразить против такой просьбы Иштар, как она стала грозить ему: «Проложу я путь в глубину преисподней, подниму я мертвых, чтоб живых пожирали, станет меньше тогда живых, чем мертвых!»

Ану напомнил Иштар, что убийство героя принесет семилетний голод, но на это Иштар заверяет Ану, что сделала семилетний запас продовольствия для людей и кормов для скота. Упоминание, что продолжительная засуха и голод приведут к смерти героя, появляется, как мы увидим в главе 4, и в угаритской, и в библейской литературе. В угаритской литературе на страну, в которой Акат пал жертвой махинаций богини Анат, обрушилась кара в форме семи (или, по климату, восьми) лет засухи, охватывая тот же промежуток времени, что и в эпосе о Гильгамеше.

Заложение запасов для нейтрализации последствий семилетнего голода, конечно, знакомо из истории об Иосифе в Египте. Иосиф также предупредил семь лет голода тем, что сохранил необходимые запасы, чтобы население страны могло пережить эти временные трудности.

Битва между нашими двумя героями и Быком небесным интересна для истории единоборств с быками в рамках, очерченных выше. Энкиду схватил быка за рога, и после того, как герои убили его, они вырезали бычье сердце и принесли в жертву богу Шамашу.

Эта победа огорчила Иштар, которая пожаловалась на Гильгамеша, убившего Быка небесного. В ответ Энкиду «вырвал корень Быка, в лицо ей бросил»: вопиющее оскорбление, которое предопределило его судьбу. (Созвала Иштар любодеиц, блудниц и девок, корень быка оплакивать стали.) Подчеркивание подобного конкретного действия как чудовищного оскорбления также звучит в Одиссее (20: 299–301), где Ктесипп, «схвативши коровью, в корзине лежавшую ногу, сильно ее в Одиссея швырнул; Одиссей, отклонивши голову вбок, избежал от удара, и страшной улыбкой стиснул он губы; нога ж, пролетевши, ударила в стену». Подобное оскорбление было Одиссеем отомщено (22: 290–291).

Боги решают, что Энкиду должен расплатиться своей жизнью. Поэтому Энкиду проклинает различных зачинщиков, которые сыграли главную роль в отчуждении его от природы и в понуждении его вести такую жизнь, которая сейчас предопределила его судьбу. Свое последнее проклятие он посылает блуднице Шамхат — возлюбленной, которая очеловечила его и привела его в Урук («Пусть проход в твое лоно закроется гноем, пусть дар будет нищ за раскрытое лоно» и т. д.). Но Шамаш возражает Энкиду, заявляя, что Шамхат сделала из него героя и что немалая честь в том, чтобы жить и умереть героем:

Зачем, Энкиду, блудницу Шамхат ты проклял,

Что кормила тебя хлебом, достойным бога,

Питьем поила, царя достойным,

Тебя великой одеждой одела

И в сотоварищи добрые дала тебе Гильгамеша?

Теперь же Гильгамеш, и друг и брат твой,

Уложит тебя на великом ложе,

На ложе почетном тебя уложит,

Поселит тебя слева в месте покоя;

Государи земли облобызают твои ноги,

Велит он оплакать тебя народу Урука,

Веселым людям скорбный обряд поручит,

А сам после тебя он рубище наденет,

Львиной шкурой облачится, бежит в пустыню.

Необходимость пройти оплакивание является почти повсеместной. Она фигурирует в текстах и изобразительном искусстве Древнего мира. В частности, оплакивание умершего героя его уцелевшим товарищем отмечается и в греческом, и в еврейском эпосе; Давид оплакивает своего друга Ионафана, а Ахиллес — Патрокла.

Еще одна параллель с греческой словесностью — хождение Гильгамеша в львиной шкуре, которое сравнивают с историей о том, как Геракл бродил в львиной шкуре.

Услышав упрек Шамаша, Энкиду отказывается от своего проклятия, которое он посылал Шамхат, и благословляет ее (на дальнейшие успехи в избранной ею сфере деятельности): «Давай, блудница, я иное назначу: пусть покинувший к тебе вернется, государи, цари и владыки пусть тебя полюбят, тебя увидевший пусть тебе изумится, герой для тебя пусть встряхнет кудрями, не задержит тебя страж, а тот пусть пояс развяжет, даст стеклянные блестки, лазурь и злато, кованые серьги пусть тебе подарит, — а за то ему ливнем зерно польется; в храм богов заклинатель пусть тебя приводит, для тебя пусть покинут мать семерых, супругу!»

Во сне перед Энкиду предстает зрелище Иркаллы — мрачного обиталища, где даже героям приходится проводить жуткую вечность — во многом схоже с греческим Аидом и еврейским Шеолом (преисподней):

Он ко мне прикоснулся, превратил меня в птаху,

Крылья, как птичьи, надел мне на плечи:

Взглянул и увел меня в дом мрака,

Жилище Иркаллы,

В дом, откуда вошедший никогда не выходит,

В путь, по которому не выйти обратно,

В дом, где живущие лишаются света,

Где их пища прах и еда их — глина,

А одеты как птицы — одеждою крыльев

И света не видят, но во тьме обитают,

А засовы и двери покрыты пылью!

Энкиду «вступил» в «Дом праха» — мрачное жилище