— Не боишься с ним вот так, в открытую встречаться?

— А что такое? — довольно искренне удивился Гуськов, отодвигая в сторону бумаги. — Что, разве не могу? Я же не с преступником каким встречаюсь, как некоторые сволочи пишут, а с известным бизнесменом.

Игорь Кириллович понял: за всем этим разговором стоит какой-то другой, наверно, даже недавний. Поди, как следует обсудили тут на пару статью Штернфельда, не иначе…

— Ну вообще-то, — осторожно пояснил-таки Суконцев, — я бы на твоем месте все же поостерегся… По крайней мере сейчас…

— Ну ты пока, слава богу, не на моем месте! — парировал хозяин кабинета. — И вообще, может, он ко мне по вопросам благотворительности. Как, Гарик, ты не по этим вопросам?

Игорь Кириллович, не раздумывая, включился в игру:

— Как раз по ним. Насчет вашего, Владимир Андреевич, Фонда социальной поддержки сотрудников милиции.

Действительно, был такой фонд, работавший под эгидой самого Гуськова, и взносы в него добровольно-принудительно платили многие процветающие столичные предприниматели.

— Ну разве что фонд, — нехотя кивнул Суконцев. — Повод, конечно. А все равно поостерегся бы. Стукнет кто — не отмоешься…

Хозяин кабинета ощерился в нехорошей улыбке:

— А кто стукнет? Я не стукну, Гарик не стукнет — ему ни к чему. Если только ты. А? Больше ведь о нашей встрече никто вроде не знает. Ты как, Семен, способен?

— Ну зачем ты так? — мягко укорил его Суконцев.

— Зачем? Как ты там любишь говорить? Крыса, дескать, сама маленькая, а защищается как большой зверь? А?

— Ну зачем ты так, — снова повторил Суконцев. — Что я, про себя, что ли, говорил…

— Значит, не стукнешь? Ну вот и хорошо, что не стукнешь. Стало быть, мы с господином Разумовским можем покалякать… с глазу на глаз, чтобы у тебя соблазна какого не возникло… Меньше знаешь — лучше спишь, как наш с тобой контингент выражается. А пока ты еще здесь, ты мне вот что скажи, дорогой товарищ генерал-майор. Сколько можно терпеть унижения от этого… как его… Штейн… Штерн…

— Штернфельда, Владимир Андреевич!

— А мне один хер! Ишь ты, взятки я, видите ли, беру. Да какое тебе-то дело?! Я тебе когда сказал: Семен, сделай что-нибудь! Ты уже меры принял?

На гуськовского зама даже смотреть не хотелось — становилось жалко эту костлявую сволочь.

— Думаем, Владимир Андреевич, как лучше…

— Думают они! Ты мне, братец, давай гениталии-то не крути!.. Штерн — это чего, звезда, что ли, по-ихнему? Звездунов, значит…

— Так точно!

— А ты и рад блеснуть. Полиглот, понимаешь. А твоя задача не в слова играть, а заткнуть этого Звездунова, чтобы он и вякнуть больше не смел! Чтоб не звездил! Ты смотри, Семен! Я ведь на расправу мужик крутой! Я тебе уже два раза намекал — ты не понял. Теперь вот говорю напрямую и при свидетеле: не заткнешь — не спасут тебя ни твои погоны, ни поплавок твой академический. Хрен ли толку, что ты академию кончал, если такое простое дело сделать не можешь!

Дело было вовсе не простое, но кто бы осмелился сейчас Гуськову возразить? Только не Суконцев. И уж конечно не Грант.

Суконцев, белый, напряженный, стоял навытяжку, стоял и Грант, с ленивым и веселым любопытством ожидая, что же будет дальше. Какое счастье, думал он, что его напрямую не касаются все эти истерики, что он не служит официально ни в этом здании на Житной, ни в каком-либо другом.

Суконцеву бы оставить Гранта в приемной замминистра и, проигнорировав секретаршу, сначала заглянуть к нему, узнать, в каком начальство настроении, а он, балда, поперся напрямую. Ну и получил — Гуськов, словно Гранта здесь и не было, распекал Суконцева, крыл его почем зря, а тот стоял, боясь даже пошевельнуться, и страшно было видеть, как этот немолодой в общем-то человек, совсем недавно получивший генеральское звание и все еще то и дело скашивающий глаз на новые погоны, словно уменьшался в размерах. Вот зачем только Гуськов устроил этот разнос при нем? Ведь теперь этот Суконцев, который и так его, мягко говоря, не жалует, будет ненавидеть Игоря Кирилловича всеми фибрами! А, ладно, бог не выдаст, свинья не съест!

Устав от всей этой нервной ситуации, Грант решительно сел, не дожидаясь больше приглашения хозяина, чем того нисколько не удивил. Сел — и ладно. Надо будет — припомнит обязательно, а сейчас не до того. Грант понимал Гуськова: очень уж донимал его, замминистра, куратора и шефа Главного управления по борьбе с организованной преступностью, этот Штернфельд, ухитрившийся каким-то образом раскопать такие сведения о генерале, каких и самые близкие его сослуживцы знать не могли. Все эти сведения были правдой, а вся эта ситуация свидетельствовала о том, что не только урки имеют в ГУБОПе надежных информаторов, но и журналист скандальной газеты тоже. Чем больше Грант слушал Гуськова, тем больше понимал, что того сейчас интересовал даже не сам источник информации Звездунова, сколько необходимость как можно быстрее и как можно надежнее заткнуть ему рот. Уж больно не ко времени погнал бумагомарака волну! Оно и всегда-то не ко времени, но сейчас… Тут вот-вот министр МВД сменится, закачался уже — и что тогда? Сушить весла? Да и академический поплавок Суконцева не зря он зацепил, словно подчеркнув лишний раз свою неприязнь — неприязнь человека, поднявшегося наверх с самого низа, из оперативников, к тем, кто протирал зады на школьных и студенческих партах, к тем, кто брал чины усидчивостью, а не собственной шустростью и отчаянной хитростью, направленной не столько на искоренение преступного элемента — что с ним, бороться, что ли, некому? — сколько на неуклонное карабкание по служебной лестнице. Да и то ведь подумать: еще полгода назад он, Гуськов, был всего лишь полковником, каких тысячи и тысячи, а сейчас он уже генерал-лейтенант милиции. Вот что значит научиться оказываться в нужное время в нужном месте. А генерал-лейтенантов, извините, считают уже на штуки…

Наконец Гуськов, решив, что достаточно наскипидарил подчиненного, оборвал себя на полуслове, вытянулся в своем кресле, убрав ноги в лампасах под стол, и сказал вполне миролюбиво:

— Садись, Семен, чего стоишь-то! — Сказал с такой интонацией, как будто тот по какой-то странной причуде не хотел до сих пор садиться сам. Спросил деловито: — Ну так что ты предлагаешь? Давай, давай делись, что ты там надумал. И боже упаси тебя решить, что ты мне одолжение делаешь. Загремлю я, загремишь ты — это однозначно. — При этом он почему-то пристально смотрел на Гранта. — Какого хера я тебя столько времени поддерживаю, можно сказать, за уши тащу! — снова сказал он задумчиво. — Сам не можешь ничего придумать — посоветуйся с какими-нибудь умными людьми. Но как-нибудь так, осторожно, понимаешь. Давай-ка хоть вон его, Гранта, к этому делу привлечем! — И, словно не замечая, как непроизвольно скривился Суконцев, продолжил, радуясь внезапно пришедшей в голову идее: — Вот, между прочим, у кого котелок варит. Я другой раз, между нами, девочками, ему сам завидую! Он деньги такие гребет, такие деньги — Рокфеллеру такие не снились. Должен, между прочим, когда-нибудь и с другими поделиться, и знаешь почему? Хорошая голова — дар божий. А дар божий — он как бы всем принадлежит! — И заржал довольный. — Ты как считаешь, Сеня?