американского начальства. Как ему это удалось – остается тайной по сей день…»[114] Если лагерное руководство состояло главным образом из эмигрантов первой волны без подданства, имевших связи с НТС и коллаборационистское прошлое, то большинство рядовых жителей лагеря (около 65 %) составляли советские граждане, решившие не возвращаться на родину. Первая группа покровительствовала представителям второй, подбадривая их и помогая обзавестись новыми поддельными личностями и документами. И действовали они так ловко, что, пока бюрократический аппарат союзников проводил свои процедуры, официально зарегистрированная доля русских эмигрантов, не имевших гражданства, выросла с 35 % до 83 %[115].

По свидетельству одной обитательницы лагеря, благодаря подрядам на строительство и деятельности на черном рынке совместно с соседними немецкими фирмами Мёнхегоф быстро обзавелся «всем необходимым для цивилизованной жизни»[116]. Русские отремонтировали имевшиеся там здания, построили церковь с куполом и звонницей, организовали церковный хор, основали начальную школу (директором в ней стал Николай Доннер, впоследствии возглавивший движение скаутов в Австралии), восьмилетнюю гимназию с государственной аккредитацией, обзавелись больницей, аптекой и зубоврачебной клиникой, скаутским отрядом, театром, хорошим симфоническим оркестром, клубом с лекторием, профессиональными курсами и обучением на английском, а также издательством «Посев», которое со временем получило международную известность. По мере того как росла слава Мёнхегофа, туда добирались «группы отбившихся от своих энтээсовцев и бывших солдат власовской армии». Среди них был восемнадцатилетний Юрий Амосов, имевший контакты с НТС с осени 1944 года; ему удалось окончить старшие классы школы в Мёнхегофе. Ирина Халафова, дочь белых эмигрантов из Югославии, имевшая высшее образование, работала со скаутскими отрядами лагеря и преподавала в старших классах. Иван Николаюк, работавший в «Эрбауэр» в Бресте, тоже добрался до Мёнхегофа вместе с женой, ребенком, сестрой и ее мужем (Ключаревыми)[117].

Идиллическая картина жизни в Мёнхегофе несколько контрастирует с рассказами о поведении русских в других лагерях, где, как сообщали, они жили в грязи и беспорядке, соревнуясь в этом с поляками, но значительно уступая «цивилизованным» латышам[118]. Безусловно, именно старые эмигранты, главным образом из дворян, задавали в Мёнхегофе более высокий уровень чистоты и порядка, нежели тот, что часто наблюдался среди военнопленных и остарбайтеров. Они же часто становились для бывших советских перемещенных лиц неофициальными наставниками и внушали им антикоммунистические идеи. Эмигранты создали движение русских скаутов (давно запрещенное в Советском Союзе), которое обрело огромную популярность и в европейских лагерях ди-пи, и в русской диаспоре в Китае. На слете в Мёнхегофе зимой 1947 года было объявлено об учреждении Организации российских юных разведчиков (ОРЮР)[119].

Православная церковь – в официальной ипостаси Русской православной церкви заграницей – во многих лагерях ди-пи была источником мощного антикоммунистического влияния. Среди священников, обнаруженных или рукоположенных РПЦЗ в зонах союзной оккупации в послевоенную пору и позднее попавших в Австралию, были советские граждане, граждане стран, оккупированных в 1939 году, и эмигранты первой волны. Многие из тех, кто служил священниками в лагерях ди-пи, сами имели такой же статус[120].

Некоторые из настоятелей получили высокий сан от РПЦЗ. Афанасий Мартос, уроженец Западной Белоруссии, служивший полковым священником в Казачьем Стане в Италии, был назначен епископом Гамбургским и, будучи в этом сане, активно участвовал в изготовлении фальшивых документов для советских перемещенных лиц; будущий архиепископ Савва Раевский был приходским священником в Зальцбурге, а также работал с десятками тысяч русских беженцев в лагерях ди-пи в Парше и Хайльбрунне. В целом священники были настроены весьма антикоммунистически, особенно те, кто происходил из оккупированных областей Западной Украины и Западной Белоруссии, и те, кому довелось побывать в тюрьме, хотя, возможно, у некоторых эти настроения носили лишь мимолетный характер. Уже после войны в Аделаиде, где жил священник Владимир Янковский, ходили слухи, что когда он был священником в лагере ди-пи в Баварии, он донес на власовцев, которые прятались от советских органов, занимавшихся репатриацией[121].

Официально IRO исключала власовцев и других нацистских пособников, воевавших на стороне немцев, из перечня лиц, которым предоставлялся статус перемещенных лиц, на деле же она не слишком усердствовала в соблюдении собственных правил. Власовцы, бойцы Русского корпуса и казаки, оказавшиеся «чересчур гордыми», чтобы скрывать свои подлинные биографии, отправлялись под Зальцбург в специальные лагеря IRO для «беженцев, которых IRO не берет под свою защиту» (иными словами, для беженцев, которые не могут претендовать на переселение под эгидой IRO). Двадцатисемилетний Юрий Доманский, бывший военнослужащий Русского корпуса, находился в таком лагере до начала 1950-х годов, и будущее его оставалось неясным. Периодические проверки в обычных лагерях ди-пи приводили к тому, что некоторых лишали статуса перемещенных лиц на том основании, что они не имели на него права, – например, если обнаруживались доказательства, что в действительности они воевали на стороне немцев. В 1947 году чиновники из IRO перевели Ивана Богута из лагеря ди-пи, где он ранее находился, в один из таких лагерей для беженцев без статуса перемещенных лиц, а вместе с ним, по его утверждению, перевели еще около 30 тысяч мужчин. Единственным выходом для них стала работа на бельгийских рудниках[122].

За кулисами в IRO возрастали симпатии к белым русским-антикоммунистам, причем они распространялись и на тех, кто сражался под немецким командованием в годы войны[123]. Однако вставал сложный вопрос: может ли IRO предлагать переселение этим белым русским и в то же время не саморазоблачиться в поддержке коллаборационистов, вопреки своим собственным правилам? Поначалу верхушка IRO убеждала своих сотрудников, занимавшихся изучением личных дел беженцев, проявлять в отдельных случаях больше мягкости, но в конце концов она просто решила пойти на обман и тайно платила другим организациям, чтобы те занимались переселением белых русских[124]. В 1952 году Дональд Кингсли, генеральный директор IRO, обосновал эти действия высокоморальными соображениями, назвав их «либерализацией» политики, больше соответствовавшей расширенному определению беженцев, которое постепенно сложилось в течение нескольких предыдущих лет (точнее говоря, оформилось за время холодной войны, когда антикоммунизм встал во главу угла)[125].

Довольно многие из тех, в чьих интересах проводилась эта политика либерализации IRO, оказались в итоге в Австралии. Юрий Доманский, томившийся в лагере для «неподходящих» кандидатов, в апреле 1951 года неожиданно получил удостоверение перемещенного лица и разрешение на переселение, а вместе с ним и его друзья Багенские. Иван Богут, проработавший два года на бельгийских рудниках, в 1949 году возвратился в Германию, а в начале 1950 года ему удалось попасть в списки перемещенных лиц и выехать в Австралию. Среди других иммигрантов, прибывших в том же году, были и группы из Мёнхегофа, в том числе