Он провел тихое лето с родителями, решив, что подробности жизни в лагере «для военнопленных» им лучше не сообщать. Впрочем, сидя в спальне своего детства, Джеффри пытался писать стихи, но то, что ему теперь хотелось сказать, в его поэтический словарь не укладывалось. Он поучаствовал в нескольких крикетных матчах местного клуба, один состоялся на той самой площадке, которая казалась ему, лежавшему ночами на деревянных нарах, воплощением лучшей жизни.

Погода стояла пасмурная, серая, зрителей в промозглые послеполуденные часы собралось совсем мало. Капитан клубной команды, не знавший о талантах Джеффри, спросил, какую позицию тот хотел бы занять, и услышал в ответ: «Любую, на какой могу быть полезен». В результате Джеффри получил восьмой номер – он, выходивший против открывавших игру боулеров Кента и Йоркшира. Ко времени, когда он добрался до калитки, его команда выигрывала с большим счетом, а уставший от бесплодных усилий противник поставил боулером подростка. Не желая, чтобы парень совсем упал духом, Джеффри отбил вправо и увидел, как полевой игрок изумленно поймал мяч, отскочивший ему прямо в живот. Джеффри заработал два очка. А снова оказавшись в поле, просто переходил от третьего номера к последнему и назад, поглядывая на низкую живую изгородь и пасшихся в поле голштинок. Коровы тоже были примерно такими, каких он помнил, однако и им чего-то не хватало – не то силы, не то яркого освещения.

Джеффри старался пробудить в себе чувство, что это его мир – мир, который он знает и которым готов поделиться со всеми, более долговечный, чем промельки воспоминаний о сосновых бревнах и ревущих, двигаясь навстречу друг другу, грузовиках. Но тут капитан противника замахнулся отбить аж за павильон, но попал по мячу лишь кончиком биты, и мяч взвился в небо и упал на самом краю поля, в точности там, где стоял Джеффри, и Джеффри его проворонил.

– Вид у вас какой-то отсутствующий, Тальбот, – сказал Бакстер, предлагая ему сигарету.

– Извините. Просто задумался о. крикете.

– Крикете?

– Ну, может быть, не о самом крикете. О том, что он означает. Вернее, означал. Для меня.

– Простите, старина. Я что-то не понял. Хотите, я еще пива принесу? По-моему, мой черед. Или, если вы не против. Вот вам шиллинг. Не хочется лишний раз трудить старушку-ногу.

Когда Джеффри принес к столу бокалы, Бакстер сказал:

– Конечно, сам я толком никогда не играл. Но «Бекасы» выставляли очень приличную команду. Второй батальон выиграл в двадцать первом кубок дивизии.

– Да, я о ней слышал, хорошая была команда.

Джеффри почувствовал дрожь в руках и решил не браться за бокал, Бакстеру не стоило это видеть. Странное напряжение сковало его челюсти и гортань. И на глаза что-то давило изнутри, он чувствовал, что теряет сознание.

– От «Фузилеров», можно сказать, мало что осталось, – продолжал Бакстер. – Ко времени, когда «Бекасы» покончили с ними.

Для Джеффри стало вдруг очень важным пройти эту первую проверку на возвращение к прежней жизни. Если он не способен перетерпеть час дружеской болтовни с Бакстером за пивом и сигаретами о преподавании в классе или уроках Нового Завета в церкви ему и думать нечего.

– В общем, уделали их наши парни с немыслимым счетом, – говорил Бакстер. – Был у нас боулер, быстрый, просто зверь, так он.

Бакстер внезапно сел прямо:

– Послушайте, Тальбот, с вами все в порядке?

Джеффри посмотрел на раскрашенную фотографию старинного автомобиля, висевшую у камина над бронзовыми удилами, и велел своему сознанию выработать ответ Бакстеру. Он собрал в кулак всю решимость, как делал в Польше, приступая к работе, но не смог выговорить ни слова. И потому просто кивнул, постаравшись изобразить улыбку.

– Вы совершенно уверены?

Несколько секунд молчания. И наконец в битве, которую вел сам с собой Джеффри, наступил перелом. Он нашел слово.

– Да, – сказал он и, помолчав, добавил: – Все хорошо.

– Ладно, – согласился Бакстер и откинулся на спинку стула. – Ну так? Побьем мы в этом году «Бирвуд-Холл», как по-вашему?

– Да, – произнес Джеффри, поначалу вяло, потом с крепнущей уверенностью: – Не вижу причин для обратного.

Так ему и удалось вернуться – маленькими шажками. Медленные недели нескончаемого осеннего триместра поглощали его: семнадцатое воскресенье после Троицына дня, восемнадцатое воскресенье после Троицына дня, последнее воскресенье перед адвентом. То был месяц воскресений, время года, состоявшее из воскресений, год, составленный из них, и Джеффри считал каждую неделю победой в борьбе за повторное вселение в прежнюю жизнь. По вечерам он сидел в своем кресле и читал детективные романы, а к десяти спускался в преподавательскую столовую, чтобы поужинать кукурузными хлопьями.

В начале следующего года Джеффри назначили надзирателем школьных спален – вместо Бакстера, поскольку мальчики жаловались, что от того разит джином. Переломный момент наступил, когда Бакстер, давая сигнал отбоя, прострелил 40-ваттную лампочку из пневматического пистолета. Дополнительных денег эта обязанность Джеффри не принесла, зато у него появилось новое занятие – он проходил по коридору верхнего этажа, на котором размещалось полдюжины комнат с девятью или десятью составленными в два ряда железными кроватями в каждой. Иногда присаживался в изножье одной из них и разговаривал с ее временным хозяином, хорошо сознавая, что мальчик нисколько не рад, что его так выделяют. Покидая спальню, Джеффри слышал хихиканье: над мальчишкой смеялись из-за оказанного ему особого внимания.

Спальни второго этажа располагались так же, как и верхние, только окна в них были повыше. Когда ночь подходила к концу, по углам тут скапливался серый сумрак, который слегка подкрашивали грубые красные одеяла на кроватях – цвет полевого госпиталя, думал Джеффри.

После вечернего урока Писания или латинского стихосложения мальчики через вечер шли в ночных рубашках через холодный двор в купальню. Им разрешали на девять дюймов наполнять ванны горячей водой: предполагалось, что такого ее количества хватит для троих учеников. Вернувшись в постели, они могли разговаривать, пока Джеффри не начинал обход спален, на несколько дюймов приоткрывая с помощью лодочного багра высокие окна – несмотря на просьбы мальчиков не выпускать тепло, – а затем с отеческим, как он надеялся, «спокойной ночи» гася свет. За дальнейшие разговоры полагались телесные наказания; Джеффри получил право использовать для этого ночную туфлю, однако необходимости прибегать к ней не усматривал.

В летний триместр 1949 года Крэмптонское аббатство выиграло крикетный матч у «Бирвуд-Холла» с преимуществом в 128 очков, а благодаря нескольким пойманным мячам и 54 нот-аутам в иннингсе – заслуга крэмптонского уикет-кипера, двенадцатилетнего Роукфора, – еще и сэкономив три минуты. В ближайший вторник Долговязый Джон освободил учеников на полдня, а самому Джеффри подарил жетон на приобретение в магазине любой книги ценой до трех гиней. Роукфор, известный более под прозвищем Чеддер, или просто Чед, стал героем для товарищей по команде, но Джеффри все-таки посоветовал ему держать повыше левый локоть.