В качестве наказания Ката с Тоумасом решили целый месяц посменно забирать ее из школы и отвозить оттуда прямо домой; выходить по вечерам ей запрещалось, а если она не перестанет курить и воровать, ее грозили отправить в интернат для трудных подростков. Вдобавок Ката позвонила классному руководителю и попросила его проследить, чтобы Вала прекратила дружить с теми старшими девчонками и сходила на прием к школьному соцработнику.

Когда Ката, как раньше, спрашивала, что ее тревожит, Вала вставала в оборонительную позу и говорила, что все прекрасно, а если мама хоть на минуту оставит ее в покое, будет еще лучше. Ката просила ее сходить с ней на бдения и возобновить знакомство со своими друзьями из церкви, но Вала отвечала, что она больше «никакая, к черту, не овечка». Ката напомнила ей, что она приняла крещение, поручила себя Богу, – и тут Вала побагровела от злости:

– Намочили меня в какой-то дурацкой луже и сказали «Боженька»… Я это только ради тебя и сделала! Ты же такая недоразвитая!

Через короткое время после окончания наказания Тоумасу позвонил сотрудник районного клуба и сказал, что Вале запретили вход на танцы: она была пьяна, угрожала некоторым ребятам, к тому же кидалась камнями и разбила окно. Через сутки Вала все еще не явилась домой; ее привезли полицейские, а сама она была так пьяна, что еле ворочала языком. Полицейские сказали, что обнаружили ее в машине у старших парней, которые развлекались тем, что переезжали перекресток на красный свет. При этом в машине у них нашли грамм гашиша и следы амфетамина. Ката снова созвала военный совет, на котором они с Тоумасом (а в основном она) обсуждали, не призвать ли «специалистов» и как снова наказать дочь.

Когда Ката нашла письма, они еще не пришли ни к какому выводу. Она любила читать перед сном Ветхий Завет и после трудного ночного дежурства в больнице зашла в комнату Валы за Библией; ее собственная лежала на нижнем этаже, поэтому она взяла экземпляр, который подарили Вале. Из книги выпала пачка писем. Их было десять штук, перевязанных ниткой, без конвертов, без дат, отпечатанных на пишущей машинке. Все письма начинались с одного и того же приветствия: «Дорогая Вала» и заканчивались подписью «БАТОРИ» заглавными буквами.

Ката начала читать их – и тотчас заметила, что письма полным-полны всякой мерзости. Она быстро просмотрела их – а потом не выдержала и расплакалась из-за того, что ее дочери пришлось все это прочесть и что она так и не показала их родителям.

Закончив чтение, Ката первым делом позвонила Тоумасу и потребовала, чтобы тот немедленно приехал домой. Муж послушался и засел за письма – и если раньше у него были сомнения насчет того, насколько строгие меры надо применять, чтобы дочь пережила переходный возраст, то теперь все колебания остались позади. После чтения писем он сердито расхаживал взад-вперед по гостиной, проклиная их автора, называвшего себя Батори, и говорил, что на него надо заявить в полицию. Ката просила его обождать, пока не придет из школы Вала и не расскажет им о происхождении этих писем.

«Батори – это похоже на псевдоним», – сказала Ката как можно более спокойным тоном. Раньше она не видела Тоумаса настолько рассерженным – и это ее радовало. Письма были насквозь пропитаны фантазиями о сексе и насилии – и сопровождавшие их рисунки тоже. После более внимательного чтения Кате показалось, что письма писала девочка – такая же школьница, как и Вала. В первом письме Батори жаловалась на учительницу в школе и предлагала Вале вместе убить ее: «Она такая дура. Не поможешь мне ее убить?» Слово «убить» повторялось в письмах даже чаще, чем «трахать», и в текстах и рисунках постоянно упоминались порнография, черти, оргии, заклятия, а также Satan, Burzum, Darkthrone и Morbid Fog, – по контексту Ката решила, что это такие рок-группы.

«Я люблю все извращенческое и отвратительное, – было написано в одном письме. – Я должна убить себя, мы должны убить твоих родителей. Школа – это мерзкий ад, убей и меня, когда убьешь своих родителей, а потом убей себя, чтобы тебя не посадили в тюрьму». А в следующем письме был такой призыв: «Убей родителей! Убьем наших гадов-родителей! Убежим! Пусть они страдают за то, что нам сделали!» И в конце: «Хочу пить кровавый коктейль. Школа – гадкая мерзость, убей и меня, когда убьешь себя. У всех наших проблем решение одно – УБИТЬ!»

Кроме того, там говорилось о сперме, нюханье клея, мерзких напитках, вампирах и оборотнях, о том, как вампиры трахаются с а) оборотнями, б) людьми, в) собаками, г) коровами. Каждое письмо сопровождалось рисунками, большинство которых представляло точные изображения учителей Валы, лежащих в луже собственной крови, с ножом, воткнутым в тело. На одном рисунке человечки, подписанные «Мама» и «Папа», были подвешены на кишках под потолком с ножами в голове, и если там возникали сомнения, чьи это родители, то на втором рисунке была изображена могила с надписью «Мама и папа Валы». Еще на таких рисунках фигурировали пасторы, школьные директора, сторожа, продавцы из магазинов и какие-то незнакомые Кате мальчишки.

Когда пришла Вала, Тоумас усадил ее на стул посреди гостиной; она выглядела испуганной и тонким голоском пропищала, что сейчас уж точно что-то натворила. Тоумас подхватил и сказал, что не понимает, куда подевалась добрая маленькая девочка, которая играла с ним в кукольный домик.

– Кажется, я готов пойти в церковь вместе с твоей мамой, – добавил он, насмешливо улыбаясь. – В Бога я не верю, но, по-моему, Сатана в этом доме уж точно обосновался. Вы ведь его признаёте? – Он взглянул на Кату; она кивнула. – Ты знаешь, Валочка, почему я об этом заговорил? – Вновь повернулся к дочери, достал те самые письма и помахал ими у нее перед глазами. – А потому что эти письма отвратительны. А сейчас я буду задавать простые вопросы и хочу простые ответы. Кто это написал?

Вала сказала, что не может ответить.

– Мы обещали не выдавать имена друг друга.

– Тогда мы позвоним в полицию. Я покажу им письма, и пусть там тебя допрашивают сколько угодно. А потом подам жалобу на автора этих писем.

– Мы ничего плохого не делали! – закричала Вала; на глаза у нее навернулись слезы.

– Кто писал эти письма? – спросила Ката.

– Моя одноклассница, – ответила Вала, не подымая глаз. – Вы ее не знаете. Она прошлой зимой в Норвегию переехала. А потом захотела со мной переписываться, и я согласилась. А сейчас мы перестали.

– И ты тоже писала ей такие же письма? – спросил Тоумас. – С такими же картинками, с такими же словами?

Вала помотала головой, и по ее щеке скатилась слеза. Кате захотелось обнять ее, но она понимала, что ничего этим не добьется.

– Ну, не точно такие, – ответила Вала. – Но мне все-таки нравилось их читать. Потому что я ненавижу жить, а еще ненавижу всех вас. Вы – отстой!

Не успела Ката открыть рот, как Тоумас подошел к Вале и отвесил ей оплеуху. Звук удара разнесся по всей гостиной – а потом послышался топот ног: дочь выбежала вон, взбежала вверх по лестнице и захлопнула дверь в свою комнату.

Весь остаток дня Тоумас пытался извиниться перед Валой, но та отвечала лишь криком, новыми рыданиями и угрозами покончить с собой. Она требовала письма назад, но Ката отвечала, что об этом не может быть и речи. Тогда Вала попыталась убежать из дома – чтобы убить себя, как она сказала, – однако Тоумас задержал ее и запер в комнате.