– Пока тебе не исполнится восемнадцать, решать будем мы, – сказала Ката через дверь. – Мы просто хотим тебе помочь, родная.

В ответ послышались неистовые рыдания и проклятия.

Хотя Ката уже давно не появлялась в церкви, она решила навестить пастора Видира и попросить у него совета. Тоумас сказал, что готов на все (у него до сих пор голова была заморочена собственной же болтовней о Сатане, даром что тогда он говорил это не всерьез), но если это не даст быстрого результата, они обратятся к психиатру.

Валу держали взаперти в комнате, пока она не согласилась сходить к пастору. К нему принесли и письма; когда Видир просматривал их, на лице у него не дрогнул ни один мускул, даже когда ему попалось изображение его самого, украшенного поросячьим хвостом, огромными рогами и с ножом в глазу; под этой картинкой стояла подпись заглавными буквами: «ПАСТОР ГОВНО».

– Очень интересно, – сказал он и передал письма органисту, по совместительству своему помощнику. Спросил о письмах, которые писала сама Вала, но получил ответ, что они в Норвегии у «той девчонки». Затем спросил, действительно ли ту девочку зовут «Батори» (или, как это звучало в его устах, «Баттери»), но Ката ответила, что она навела справки и считает, что это имя одной венгерской графини, жившей в Средние века и убившей более 600 женщин.

– То есть она купалась в их крови.

Еще Ката сказала, что классный руководитель подтвердил: да, в классе одна ученица действительно прошлой весной переселилась в Норвегию, и они с Валой дружили.

– Вала сказала, что первые письма выбросила, потому что они показались ей какими-то странными, а остальные решила сохранить. Они переписывались несколько месяцев, а потом Вала захотела прекратить.

– Хорошо, – сказал пастор Видир, кивнув. – А она писала в ответ такие же письма, или как?

– Она это отрицает. И все же признаёт, что чем дальше, тем больше ей нравилось их читать. Потому что, по ее словам, она так сильно все ненавидит. – Ката замолчала и положила руку на колено Вале, сидевшей рядом.

Пастор дал Кате и Тоумасу советы, как бороться с проблемой, и сказал, что Вале будет лучше возобновить молодежную работу – на собраниях, встречах, богослужениях; если они будут «твердо стоять на своем», им общими усилиями удастся изгнать Врага рода человеческого.

– Простите, что я обрисовываю это в таких общих чертах; это не всем нравится. Но так лучше всего бороться с проблемами, подобными этой. В наше время есть такая тенденция: за деревьями не видеть леса. Я имею в виду ночной лес, где краски пропадают, сливаются в одно серое, а затем и в черное, в такую черноту, сквозь которую не прорваться никакой надежде, никакой человеческой силе не развеять этот мрак. Поэтому мы должны искать помощи у Бога и его присных, в Милости.

Тоумас заерзал на сиденье. Тогда пастор Видир поднялся и сказал:

– Я не вижу, чтобы вашу прелестную девочку что-нибудь беспокоило, кроме сил, которые взяли верх в ее жизни и с которыми ей не справиться. В этой борьбе вы не одиноки. Примите помощь, которую мы предлагаем, – добавил он, подошел к Тоумасу, за все это время не сказавшему ни слова, и обнял его и Кату.

Следующие недели она следовала советам пастора Видира, а Тоумас сосредоточился на работе и, казалось, потерял способность общаться с дочерью, так как все еще стыдился, что ударил ее. Ката решила пока не переводить Валу на индивидуальное обучение, но сказала ей, что за каждую прочитанную страницу учебника она будет получать поощрение согласно особой системе, которую Ката записала на бумажке и повесила на стену; из дому ей разрешалось выходить лишь в сопровождении, сидеть в Интернете только в течение ограниченного времени, и так, чтобы был виден экран, а мобильник ей давали всего один раз в день и с условием, что мама будет просматривать все сообщения и входящие звонки. Да, это было сурово, но Ката понимала, что на борьбу с «Врагом рода человеческого» у них не так уж много времени, ведь скоро девочка станет совершеннолетней, – а тогда она может переселиться из дому и быстро и верно скатиться по наклонной, чем сама Вала при каждом удобном случае угрожала матери.

Ката искала опору в мысли, что мерзкие письма лежали в Библии, в том месте в комнате, куда мама заглянула бы скорее всего, – а значит, это можно было понимать как крик о помощи. Она поделилась этой мыслью с пастором Видиром, который в их почти ежедневных телефонных разговорах вдыхал в нее веру и оптимизм. Когда Вале начало надоедать ее наказание, она нацарапала на стенах комнаты ругательства и похабные рисунки, начала пинать стены ногами и крушить мебель – кроме кукольного домика, который все так же неколебимо стоял на своем постаменте, ни на йоту не утратив аккуратности и изящества. Валу водили вместе с матерью в общину на собрания и оживленные богослужения; все это время девочка словно не замечала старых друзей, ни с кем не заговаривала, разве только для того, чтобы сказать, что презирает его; ложилась на кровать и орала, пока глаза не вылезали из орбит, а потом неделю молчала. Однажды она сломалась и разрыдалась, но не позволила себя утешить, а вместо этого стала биться головой о стену и поцарапала себя ножницами, так что из комнаты пришлось убрать все острые предметы.

Ката все лучше понимала, что пастор Видир говорил о лесе: ее дочь заблудилась в лесу, она перепачкана грязью, покрыта паразитами, исцарапана ветками; она кашляла бактериями, амебами и грибками; при каждом шаге над ней клубились темные растительные споры.

«Мы и не думали, что это будет легко», – сказал Видир и похвалил Кату за упорство; повторил, что они не одиноки и по всему городу за них молятся. Мать продолжала брать дочь с собой на мессы, хотя присутствие Валы сильно утомляло, а ее негативные настроения были похожи на сильный запах плесени, который не давал другим общаться с ними. Однажды, когда они шли на бдение на улице Хаутун, Ката ощутила в своей дочери перемену: боль и гнев никуда не ушли, но во взгляде наконец проглянула ее цельная сердцевина: невинность, как бы таившаяся под скорлупой, а теперь готовая проклюнуться. При входе их встретила подруга Валы, и впервые с начала наказания та позволила ей проводить себя в зал и усадить рядом с собой. Боясь спугнуть эту перемену, Ката решила держаться подальше, тайком вернулась в машину, где попеременно то курила, то грызла пастилки «Опал», пока шла месса. Когда же вернулась, в зале ощущалась мощная энергетика, музыка и пение как бы струились по воздуху, и Ката закрыла глаза и отдалась на волю спокойствия в эпицентре шторма, согласию музыки, голосов и движения людей. В конце Вала с улыбкой подошла к алтарю и получила от пастора Видира благословение; он заключил ее в объятья, а у ее друзей вырвался возглас ликования, они подняли руки, сгрудились вокруг нее, как стадо, и стали радоваться ее возвращению.

После этого она бросилась в распростертые объятья матери, ее лицо сияло, и родители плакали от радости. Вала попросила прощения за все случившееся и сказала, что не понимает тьмы и убожества, которые затянули ее в свои сети, и что все было непонятным и сложным, но оказалось сметено прочь – словно по мановению руки, – когда она отдалась на волю царившей в зале радости. Ката сказала ей: «Добро пожаловать домой!», а Эльса, Лина и Кристьяун, их общие друзья, подошли к ним и обняли их, лучась небесной любовью. Эльса со смехом рассказывала, как Вала несла вздор и махала руками, а потом ее глаза стали смотреть вверх, когда в ее тело вошел Бог: свет, благодать, или как это еще называется.