– Отступай, Ганник, – скомандовал я. Несмотря на холод, моя ладонь, которая легла на рукоять гладиуса, взмокла. Заходили желваки. В воздухе витало напряжение. – Ты разочаровал меня, – сухо сказал я.

Ганник молча проглотил эти слова. Медленно потянул рукоять гладиуса на себя, обнажил лезвие на целый пальм, а потом резко разжал руку и отпустил рукоять. Меч нырнул обратно в ножны. Гладиатор довольно ухмыльнулся, явно издеваясь надо мной, будто проверяя на прочность. Вытер вражескую кровь со лба и смачно высморкался себе под ноги.

– Пошел ты, – прошипел он.

Ганник горделиво вскинул подбородок, размазал ладонью кровь римлянина по лицу. Так же диковато улыбаясь, он развернулся и отдал громкий приказ стоящим чуть в стороне центурионам.

– Поворачиваем! Мы отступаем! – выкрикнул он.

Я остался сидеть верхом на своем жеребце. Дорогого стоило отпустить Ганника и закрыть на его оскорбления глаза. Внутри меня бурлила ярость. Хотелось верить, что сейчас Ганник зол, раздавлен, разбит. Затем, когда гладиатор придет в себя, у нас состоится разговор. Но сейчас, когда он повернул свой легион, я скорее испытал облегчение. Сцепившись, как два боевых петуха, мы могли потерять то, чего у нас и так не было, – время. Крови на сегодня было достаточно. Я заставил себя убрать руку с гладиуса. Несколько раз сжал и разжал кулак. Поскакал прочь.

В голове застряла новая мысль: как только римляне потушат пожар в лагере, Марк Лициний Красс отправит в погоню за восставшими свои легионы. Пожар давал рабам фору и возможность оторваться от погони. Однако здесь было одно огромное «но». Повстанцы, среди которых были раненые, женщины, дети и старики, были вымотаны и истощены. Многие с трудом передвигались, кого-то несли на носилках. Римляне, преодолевавшие до шестнадцати лиг за один дневной переход форсированным маршем, настигнут нас в один бросок. Тучи сгущались.

Марк Робертович не сдержался. Во рту появился привкус крови. От злости на самого себя Крассовский не заметил, как прикусил язык. Глаза на миг закрыло пеленой ярости. Вспышка продолжалась лишь доли мгновения, пока олигарх усилием воли не заставил себя опомниться, сдержаться. Внутри все кипело, мысли о неудаче обжигали. Ну уж нет – снаружи олигарх должен был оставаться спокоен и не подавать виду. Пусть все думают, что ничего не может вывести его из себя. Колебания – удел дураков, которые вовремя не могут признаться себе в собственной слабости, а оттого терпят поражения в своей никчемной жизни. Действительно, на каменном лице олигарха сейчас нельзя было прочитать ни одной эмоции. Ничего не выражали глаза. Однако олигарх с трудом сдерживал в себе желание свернуть шею юнцу, который только что принес страшную весть, ставшую причиной расстройства Марка Робертовича.

Юноша с необычайно большими глазами и высоким лбом нагнал их отряд в полутора лигах от римского лагеря. Его растрепанный вид, взмыленный галопом конь, которого всадник не жалел по заснеженной дороге, сразу внушили опасения и предзнаменовали дурную весть. Достаточно было того, что его рассказ начался со слов:

– Достопочтенный Марк Лициний! Меня послал легат Публий Консидий Лонг! Мне велено донести до вас, что Спартаку и его рабам удалось бежать! – сказал он сбивчиво, заикаясь, трясясь всем телом, словно осиновый лист на ветру.

Неужели слова сопляка были правдой? Какой-то гладиатор с жалкой кучкой не пригодных ни на что рабов сумел… Крассовский усилием воли заставил себя не впадать в рассуждения, которые сейчас были не к месту и никак не могли помочь. Факт оставался налицо. Раб обошел его, попутно разрушил дальновидные планы. Все, о чем мечтал Марк Робертович, вдруг начало рушиться прямо на его глазах. Провал в подавлении восстания рабов мог стать тем малым кирпичиком, вытащив который можно было разрушить весь дом! Как выяснялось, дом этот был построен впопыхах, без всякого фундамента, без цементной хватки. А строил его сам олигарх! Захотелось врезать себе ладонью по лбу, но Марк Робертович сдержался. Оставалось лишь благодарить всемогущих богов за то, что единственное, чего добился Спартак со своими рабами, – избежал полного разгрома уже сейчас. Значит, не все потеряно. Но это как посмотреть…

В голове стоял гул от выпитого вечером фалернского, однако Крассовский попросил у одного из своих ликторов еще один кувшин вина, рассчитывая протолкнуть вставший поперек горла неприятный липкий ком. Он сделал два больших глотка, закрыл глаза, собирая свои мысли в одну кучу. Получается, один ноль в пользу грязного раба? Может быть, не зря Красс выжидал, зная силу этого вероломного варвара? Крассовский тут же отбросил подобные рассуждения. Скептик, который сидел глубоко внутри Марка Робертовича, подсказывал, что нерешительность Красса в отношении Спартака не может быть оправдана ничем. Он вдруг поймал себя на мысли, что отвращение к самому богатому человеку древности, в теле которого он оказался, выросло.

Всерьез можно было рассмотреть вариант тактической ошибки его легионов. Оплошность могли допустить военные трибуны, на откупе которых осталось командование армией. Свою роль могли сыграть погодные условия. В конце концов, случай. Со счетов не стоило списывать неповиновение, тот же бунт. Он припомнил, как не самым лучшим образом провел последний разговор с офицерами своего личного легиона. В голове всплыла ссора с Тевтонием…

Все это лишь только предстояло выяснить. Вопросы, предположения вереницей закрутились в голове Марка Робертовича. Но надо сказать, что Крассовский потому и был олигархом, что умел находить золото там, где его, казалось бы, вовсе нет. Так, Крассовский понял, что не успеет он допить кувшин вина до дна, как в Риме станет известно о прорыве Спартака из оцепления на Регийском полуострове. От этой мысли неприятно засосало под ложечкой. Вряд ли подобные вести приведут в восторг сенат, члены которого вручили Крассу проконсульские полномочия, чрезвычайный имерий! Более того, запрос Марка Лициния Красса, который тот отправил сенату в письме за своей печатью накануне, теперь наверняка будет удовлетворен. Не ввиду, а теперь скорее уже вопреки! Вкупе с прорывом рабов из Регийского капкана, письмо с призывами о помощи могли воспринять как признание собственной беспомощности претора в подавлении восстания. Никто из этих трехсот толстых римских сенаторов знать не знал, что сам Марк Робертович отнюдь не нуждается в помощи Лукулла и Помпея с их легионами, а может справиться с силами восстания собственноручно! Разве можно говорить иное, имея чрезвычайный империй, а по сути, безграничную власть! Да, формально он оставался претором наряду с недоумком Муммием, одним из своих легатов и начальником левого крыла армии. А по факту? Имея империй, проконсульские полномочия, слово Крассовского перебивало слова нынешних консулов – недальновидных Публия Корнелия Лентула Суры и Гнея Ауфидия Ареста! Одни труднопроизносимые имена этих двух консулов вызывали отрыжку у олигарха.

Впрочем, со стороны его положение теперь выглядело весьма шатко. Крассовский вновь сдержался, на этот раз от того, чтобы не разбить полупустой кувшин фалернского о голову гонца или не приказать ликторам пустить в ход фаски. Юноша, будто чувствуя неладное, попятился к своей взмыленной лошади, не без основания полагая, что ему может влететь за принесенную дурную весть. Наверное, все дело в том, что здесь, как и в Москве, ничего нельзя поручить другому. Пора было брать дело в свои руки и лично все исправлять, пока еще существовала возможность что-то исправить. Марк Робертович лихорадочно перебирал в мыслях все возможные варианты, судорожно ища лазейки, за которые он мог бы зацепиться и поставить все с головы обратно на ноги.