В поле войско замедлилось, но сильные порывы ветра поднимали с земли снег и заметали наши следы. Я понимал, что даже самый сильный ветер не сможет укрыть нас от взгляда претора, но обстоятельства играли нам на руку. Метель в открытом поле затруднит легионерам Красса переход, собьет с пути.

Теперь, когда привал был объявлен, когда войско остановилось, я перевел дух. Я взобрался на холм, огляделся, вытащил из-за пазухи смятую карту Южной Италии. Развернул свиток и уставился на рисованные чьей-то рукой незнакомые местности с названиями на латинском языке. Солнце медленно вскарабкивалось на небосвод. Лучи приятно согревали промерзшее за ночь лицо. Буря оставила после себя приятно хрустевший под ногами снег. К основанию холма стекались восставшие. Несмотря на тепло, которое принесло с собой солнце, окончание бури и ясную погоду, никто из несчастных людей не проронил ни единого слова. На разговоры не осталось никаких сил. Изредка слышались стоны раненых, всхлипы измученных женщин, потерявших на поле боя своих мужей. Туманными, ничего не видящими глазами люди бросали на меня взгляды вскользь. Шли дальше, искали себе место, где бы они могли расположиться на привал. Из всей многотысячной толпы только один мальчишка лет десяти вдруг остановился, внимательно посмотрел на меня, его взгляд прояснился. Он вскинул руку в знак приветствия, пока его не одернула мать, ищущая место для привала. Я тяжело вздохнул, чувствуя, как ходят желваки на моих скулах.

Мы покинули полуостров в спешке. В лагере осталась большая часть наших запасов. Колеса телег застревали в рыхлом снегу, буксовали, поэтому большую часть запасов было решено бросать в лагере. В повозках остались палатки, провиант, часть арсенала и доспехов. Впрочем, возможности разбить в поле полноценный лагерь у нас не было. Отчего-то мысль приятно согрела, но я знал, что, размышляя подобным образом, я всего лишь обманывал себя, чтобы успокоить.

Обессиленные люди садились на холодный снег, многие сразу засыпали, кутаясь в затертые до дыр плащи, снятые с тел римских солдат или с плеча доминуса. Размещались солдаты, снимали с шестов-фурков последние запасы продовольствия и делились ими с женщинами, детьми и стариками. Это было вяленое мясо, черствые черные сухари, остатки начавшей цвести воды. Гладиаторы охотно отдавали последнее слабой части моего лагеря во многом потому, что среди этих людей были их дети, жены и родители.

Я ловил завистливые взгляды пехотинцев, которые те бросали на кавалеристов, преодолевших мучительный переход верхом на своих конях. Никто не высказывал своего возмущения вслух, понимая, какую роль играет кавалерия в нашей войне. Впрочем, я понимал, что рано или поздно мне придется пустить лошадей под нож. Это был только вопрос времени.

Перед привалом я назначил экстренный военный совет, куда пригласил всех до одного своих полководцев. До того я разослал ликторов к своим военачальникам и попросил оставить меня наедине с моими мыслями. Позиции Спартака в войске подорвались, и мне следовало их восстановить. Мне было что сказать, я все для себя решил. Вопрос следовало ставить иначе – найдется ли что сказать моим офицерам? Я хотел посмотреть каждому из них в глаза.

* * *

– Ты в порядке, мёоезиец? – Рут то и дело косился на меня, явно переживая за мое самочувствие.

– Порядок, переживай за себя, лады? – пробурчал я.

Я не без труда спешился, измерил германца тяжелым взглядом исподлобья, на что гопломах только лишь покачал головой.

– Можешь не просить, только через мой труп. Я никуда не уйду, Спартак! – прохрипел он своим низким голосом. – Я поклялся защищать тебя и буду делать это до конца. Не знаю, что ты задумал, но от меня тебе не избавиться.

Я гулко выдохнул, понимая, что мне действительно никуда не деться от своего ликтора, который ходил за мною буквально по пятам. Рут был обязан жизнью тому, прежнему Спартаку и поклялся, что будет защищать его до конца своих дней. Гопломах был со мной везде и повсюду. Именно Руту пришла в голову мысль окружить ликторами прежнего Спартака.

– Я отведу Фунтика! – Рут погладил бок моего нумидийского коня, которому я успел дать имя, и, придерживая рукой овечью шкуру, которая выполняла роль седла, повел лошадь к дереву, где собирался привязать. – Пошел!

Чтобы прийти в себя, я умыл снегом лицо, взбодрился. На руках остались кроваво-черные разводы, следы копоти погоревшего римского лагеря и крови врага. Ныло ушибленное бедро. Если бы не мой вороной нумидийский скакун Фунтик, я оказался бы в числе раненых и лег на носилки. Ушиб при том деле, которое я задумал сейчас, – враг, но, будучи прижатым к стене, я твердо вознамерился искать выход из сложившейся ситуации любыми способами. Мое войско, раздираемое противоречиями, напоминало ладонь с растопыренными пальцами, где каждый отдельно взятый палец представлял легион. Непослушный, своевольный. Ударь открытой пятерней, и я услышу хруст ломаемых пальцев, разобщенные легионы будут разбиты. Чтобы победить Красса, я должен сжать эту невидимую ладонь в кулак, после ударить. Слова звучали красиво. Я тяжело вздохнул. Время, что прошло с тех пор, как мы вырвались из римской западни, я провел в размышлениях. План в моей голове давно созрел и мерно ожидал исполнения, но, чтобы запустить механизм и начать отсчет, который затем станет необратимым, мне следовало навести порядок в своих рядах. Поэтому я собрал военный совет. Для себя я решил: чтобы привести свой план в действие, я готов буду поставить на кон собственную жизнь.

Военный совет должен был начаться с минуты на минуту. Вот уже несколько часов мы шли вдоль дороги, держались редких замерших деревьев у скалистых холмов. Местом встречи я выбрал небольшую опушку, что скрывалась за чащей в реденькой роще. Сегодня могло случиться всякое, и мне следовало позаботиться о том, чтобы это видели как можно меньше посторонних глаз. Я рассматривал пустынную опушку. Возможно, в более теплое время местные жители пасли здесь свой скот, а по ночам это было местом встречи молодежи. Сейчас же здесь должна была решиться наша судьба.

– Идут, вон они, – пропыхтел Рут.

Германец привязал лошадей, присел на корточки и растирал снегом измазанные грязью ладони. Я оперся о валун и смотрел на приближающиеся силуэты своих военачальников, чувствуя, как крутит и жжет все тело. Мышцы не знали отдыха и сна. Четыре фигуры гладиаторов, первым среди которых шел грек Леонид, шли молча, понимая, что все оставшиеся силы стоит приберечь на потом. Пятой фигуры все еще не было видно, и поначалу я насторожился, считая, что Ганник проигнорировал наш совет. Однако вскоре я увидел одинокий силуэт кельта, нарисовавшийся за спинами остальных военачальников. Каждый из гладиаторов приветственно вскинул руку, но я остался недвижим. Обвел полководцев тяжелым взглядом, который был красноречивее любых моих слов. Надо признать, ни один из этих мужественных людей не опустил своего взгляда, никто не дрогнул. Повисло молчание. Ничего не сказал Ганник, который встал по левую руку Икрия и скрестил руки на груди. Выглядел он отвратительно. Его лицо осунулось и ничего не выражало, под запавшими глазами набухли мешки. На руках запеклась вражеская кровь, которую он и не думал смывать. На шее виднелась свежая рана, не глубокая, но болезненная.