В это же примерно время в армии ввели погоны. С их введением мы, авиадесантники, имели пехотную форму со знаками различия летчиков, но носили при себе ножи. Артиллерийские же офицеры, по примеру сына Капитохина, одевались еще своеобразнее: они носили летные фуражки, голубые погоны со знаками различия артиллеристов, шпоры и сабли. Даже кадровые военные терялись — кто перед ними. Летчик? Но при чем тут артиллерийские знаки отличия? Зенитчик батальона аэродромного обслуживания? Но что тогда значат шпоры и сабля? Может быть, морской летчик, поскольку на ремне болтается кортик?

В Москве их задерживали и отводили в комендатуру как шпионов. А щеголяли наши офицеры, оказывается, неспроста. Рядом с нами, тоже в дачных коттеджах, размещались девчата, которых готовили для заброски в немецкий тыл. Они целыми днями зубрили немецкий язык, валяясь в постели и задрав ноги. Стучали ключами радиопередатчиков, слушали наставников. Питались они в сравнении с нами по-царски — грызли шоколад, курили «Казбек». Этим добром они угощали наших офицеров, не скупясь на поцелуи, и офицеры вились возле них роем.

Разведчицы знали, что их жизнь в руках случая, и старались взять от нее как можно больше. Рассказывали, например, что в тыл забрасывали много радисток и разведчиц, и почти все они быстро попадали в руки врага. В чем дело — никто не знал. Случай помог установить причину провалов: одна радистка вырвалась из лап гестапо, пробилась через линию фронта и сообщила причину гибели остальных. Она шла по селу в тылу врага, навстречу попался немецкий патруль, который остановил ее. Немец подошел и задрал ей юбку, посмотрел и задержал. Оказывается, всем разведчицам выдавали нижнее белье одной и той же трикотажной фабрики. В тылу такие рейтузы женщины не могли достать, носили собственноручно сшитые из ситца. Стали такие шить и нашим разведчицам. Теперь наши офицеры смеялись — мы узнаем разведчиц по индивидуально пошитым трусикам.

Яхонтов был настоящий московский пройдоха. Он, не знаю почему, привязался ко мне, а меня подкупала в нем безобидность, коммуникабельность до развязности, какой-то блатняцкий шик. Он никогда ни в чем не терялся, увлекательно рассказывая были и небылицы, был интересным собеседником. Он был и сам внешне интересен: высокий, худощавый, с приятным лицом, живыми глазами, женскими сочными губами. В Москве он имел семью: жену, сына, тещу. Разведенный отец-учитель жил один.

Как-то мне было дано задание поехать в Москву и достать писчей бумаги и канцелярские принадлежности. Москву я не знал, и мне дали в помощь Яхонтова. Нам разрешили переночевать в Москве, о чем упросил Яхонтов.

В Москве не успели мы выйти из машины, как нас окликнул патруль и задержал, как одетых не по форме.

В комендатуре было много задержанных, и нас продержали часа два, пока не разобрались, что наша воинская часть существует.

Затем мы добрались на квартиру к отцу Яхонтова. Отец, уже пожилой человек, жил в одной комнате старинного здания. Он засуетился, собрал на стол, поставил поллитровку водки. Я отказался пить, но отец и сын со смаком опорожнили бутылку. Много говорили.

К вечеру мы пошли на квартиру семьи Яхонтова. Встретила нас теща не очень любезно, видимо, с зятем у нее были классические отношения. Когда разделись, Яхонтов подхватил годовалого сына, стал подбрасывать вверх. Тот от удовольствия повизгивал и смеялся. Пришла с работы жена Яхонтова Клава. Это была приятная молодая женщина со вздернутым носиком. Она, как мне показалось, не очень обрадовалась нам, и я отнес это на свой счет. Во-первых, я был посторонний, и ей при мне выказывать радость и нежность к мужу было неловко; во-вторых, это были голодные годы, и мы были лишними ртами, хотя и с сухим пайком; в-третьих, жили они в одной комнате в тесноте, и мое размещение на ночлег было проблемой.

Утром мы с Яхонтовым пошли по магазинам. Он, как оказалось, хорошо ориентировался не только в Москве, но и в людских слабостях. Ручек, карандашей, резинок мы накупили, а вот бумаги нигде достать не могли. Наконец, в одном небольшом канцелярском магазинчике Яхонтов не стал спрашивать продавца, есть ли бумага, а попросил вызвать заведующего.

— Я к вам по важному делу, — сказал он.

— Прошу пройти за мной!

Мы прошли в подсобку. Там Яхонтов представился ординарцем генерала Капитохина, показал увольнительную записку, сказал, что генералу нужна бумага, что мы можем обеспечить магазин продуктами: капустой, картофелем, крупами, а если достанут бумаги килограммов пятьсот для штаба — то и тушенкой. За бумагу будет заплачено наличными.

Заведующий явно заколебался, а потом сказал, что столько бумаги у него сейчас нет, но он может достать, если привезут обещанное. Яхонтов условился о дате и попросил продать столько бумаги, сколько есть. Нам продали около 40 килограммов, упаковали, выдали копию чека. Довольные, мы поехали на вокзал. По пути я упрекнул Яхонтова за обман, но он, хохотнув, сказал:

— Дураков много на свете. Ты что, хотел вернуться в часть с пустыми руками? Они тоже не святые!

На вокзале мы стали ждать поезд в сторону Сухиничей, где проходила линия фронта. Когда объявили посадку, народ ринулся на перрон. Военная комендатура проверяла документы. Естественно, образовалась толпа. Сжимали в ней так, что не выдерживали ребра, стоял гвалт, раздавались истерические крики. Солдаты оттесняли людей без документов, а другие напирали на них, стараясь пройти. Изо всех сил пробивались к двери и мы. Какая-то девушка, зажатая нами, просила нас провести ее через контроль — у нее не было разрешения на проезд:

— Ребятки, миленькие, проведите!

— Да как же мы вас проведем, в карман не поместитесь…

— Ну, пожалуйста, я вас отблагодарю. Мне очень надо домой!

Нас несло людским потоком, и мы помогали ему изо всех сил. Девушка спасалась от давки под вещмешком высокого Яхонтова. Бойцы комендатуры проверили наши документы, потребовали их у девушки, но толпа выдавила нас, и солдаты не успели вытянуть ее — мы оказались на перроне.

Девушка села с нами в один вагон. По ее возбуждению было видно, как она рада. В разговоре выяснилось, что она приехала в Москву две недели назад к родственникам, но их не оказалось дома. Из Москвы ее не выпустили без документов, и она продала все, что имела, голодала, скитаясь по вокзалам. Мы тоже были голодны и Достали банку рыбных консервов и кусок хлеба. Накормили и девушку, а может, лишь усилили ее голод.

Она не знала, как нас отблагодарить, говорила возбужденно и много, намекала, что готова на все, стараясь по отдельности вывести нас в тамбур. Что-то мне в ней не нравилось, и я стал замечать, что она старается узнать, кто мы, из какой части, где собираемся сходить с поезда. Может быть, конечно, что моя антипатия была вызвана всеобщей шпиономанией. Наша попутчица заставила нас снять рубашки, подшила воротнички, пришила пуговицы, а когда нам надо было выходить, сказала, что готова выйти с нами.

— Куда же мы вас возьмем, как проведем через КПП?

— А вы постарайтесь, как в Москве. Я отблагодарю, не пожалеете.