с детьми Марии, а многих и превзошла. А я, в общем, остался там, где и был, и, может быть, это неравенство было для нее важнее, чем я думал.

Наверное, она встречается со мной, думал я, потому что хочет таким глупым манером отомстить Дидиму, который по-прежнему не пропускал ни одной юбки. Наверное, она спит со мной лишь потому, что я очень похож на Дидима – ростом, статью, глазами и даже тембром голоса. Наверное, думал я, Дидим все-таки импотент, а я в постели хоть куда, и это единственная причина, по которой эта прекрасная самка время от времени спаривается со мной. Наверное, думал я, она спит не только со мной, и каждому говорит, какой он хороший любовник. Наверное, я для нее – игрушка. Наверное, думал я, однажды нужно высказать Шаше в лицо всё, что я о ней думаю, и оставить ее одну на пути кенозиса – самоумаления ради той странной любви, которая связывала ее с Дидимом. А может быть, думал я, поскольку не представлял эту жизнь без Шаши, пора покончить с собой, и пусть она склонит кудри над моим остывающим телом и прошепчет сквозь слёзы: «Voilà une belle mort…»

…Но стоило Шаше оказаться рядом, как все эти дикие и полудикие мысли таяли без следа, и я злился, обнаруживая в себе столько мягкотелости, нерешительности, избыточной влюбленности к этой La Belle Dame sans Merci[23], но злости моей хватало только до первого поцелуя.

Я понимал, что разговор с Бобинькой может обернуться чем угодно, дракой или даже убийством, и при этой мысли у меня мурашки бегали по спине, – но отказать Шаше не мог и не хотел, надеясь, что в нашем будущем это мне зачтется…

Дефолт девяносто восьмого вызвал остановку строительства загородных домов, некоторые коттеджи были заброшены навсегда.

Именно в таком доме километрах в пятнадцати от Москвы – его нашла Шаша – и было назначено свидание Бобиньке.

Дом был вчерне готов и стоял под крышей, но до коммуникаций и отделки дело не дошло. Вокруг валялись мешки с цементом, трубы, высились горы кирпича, песка и досок. Крыльцо без перил, оконные проемы без рам, внутри мусор, голые бетонные стены, грязные полы – стружка, гвозди, окурки, брезентовые рукавицы, пустые консервные банки и бутылки…

– Бобинька, как увидит этот бардак, сразу поймет, что дело нечисто, – сказал Конрад. – У этих гебистов чуйка ого-го…

Он был в спортивных штанах, короткой кожаной куртке и без золота во рту. В руках у него была небольшая канистра, о содержимом которой я ничего не знал.

– Я сказала ему, что ухожу от Дидима и хочу свою долю, но Дидим об этом не знает, хотя что-то и заподозрил, – сказала Шаша. – Хорошее место, чтобы обсудить дело вдалеке от чужих глаз и ушей.

– Я бы не пришел, – сказал Конрад.

– А я бы прибежал, – сказал я.

– Пока его нет, давайте осмотримся.

Мы поднялись на второй этаж, откуда открывался вид на серые поля, перечеркнутые красно-желтыми перелесками, и крыши деревни примерно в километре от дома.

– Надо додуматься, – сказал Конрад, – поставить дом на пустыре, на юру… Да сюда электричество, газ-воду тянуть замучаешься. А канализация?

– Смотри. – Шаша вытянула руку в сторону ближайшего перелеска, тянувшегося узким языком к дому и обрывавшемуся метрах в двухстах от него. – Он не один. И подъехал не с той стороны, откуда ждали.

Конрад помрачнел.

За время, прошедшее после разговора в Измайловском парке, я много раз пытался представить, как будут развиваться события. Драка? Удар железной трубой по голове? Выстрел? Или всё же обойдется уговорами? Вся эта история казалась мне игрой; может быть, потому, что в ней участвовал Конрад, склонный к эпатажу, розыгрышам и циничным шуточкам. Правда, Шаша однажды мне рассказала, что лет за пять – семь до нашего знакомства Конрад в Ташкенте при свидетелях застрелил из пистолета человека. Но в тюрьму не сел – даже под суд не попал. Вмешались его дед-маршал и отец-генерал. Возможно, дело замяли в память о его прадеде – видном деятеле Коминтерна. Но при мне он ни разу не обнаруживал жестокую натуру. Вот и сейчас он растерянно наблюдал за Бобинькой и вторым мужчиной, будто гадая: прямо сейчас сбежать – или дождаться случая более подходящего?

– Что будем делать? – спросил Конрад.

– По обстоятельствам, – сказала Шаша. – Думаю, не надо нам кучкой стоять. Зачем сразу пугать человека?..

Она осталась у окна, Конрад с сигаретой прислонился к стене, а я – у второго дверного проема, ведущего в соседнюю комнату.

Меня ударила дрожь, ноги стали тяжелыми.

Через минуту в комнату вошли двое – Скуратов и мужчина лет сорока, с залысинами, в расстегнутой куртке, под которой торчала рукоять пистолета.

– Эти, что ли? – лениво спросил мужчина, переводя взгляд с Конрада на меня.

– Ты кого привел, Боб? – Конрад двинулся к Скуратову. – Мы тут свои, а этот…

Мужчина выхватил пистолет – и тут раздался грохот: Шаша свалила незнакомца выстрелом в шею. Он упал, засучил ногами, а Бобинька вдруг прыгнул к второй двери – на меня, и я машинально подался в сторону, чтобы пропустить его, но в последний миг Скуратов споткнулся, упал, и на спину ему прыгнул Конрад. Левой рукой он прижал Бобиньку к полу, а правой пытался выдернуть что-то из-под куртки. Бобинька с рычанием оттолкнул его, бросился на меня, мы упали, Конрад наконец выдернул из-под куртки короткую резиновую палку с утолщением на конце и ударил Бобиньку по плечу, второй удар пришелся по моему лицу – я увернулся, но уху досталось, третьим ударом Конрад размозжил противнику затылок. Бобинька дернулся и замер.

– Куда его? – хрипло спросил Конрад, оборачиваясь к Шаше.

– Оставим здесь, – сказала она. – Пошли.

– Там ванна, – сказал Конрад, – этажом ниже.

– Зачем ванна? – не понял я.

– Давай-ка! – приказал Конрад, подхватывая Бобиньку под мышки.

Я взялся за ноги, и мы понесли тяжелое провисшее тело вниз.

Ванна лежала на боку – Шаша поставила ее на ножки, и мы бросили тело в ванну.

Конрад ушел, через минуту вернулся с канистрой.

– Не надо, – сказала Шаша.

– Отойди, – сказал Конрад. – Идите к машине. Идите же, говорю!

Мы спустились во двор, я закурил.

– Он его сжечь хочет? – спросил я.

Шаша не ответила, но ей было не по себе.

Вскоре Конрад вернулся к нам, на ходу стягивая перчатки.

– Поехали, – сказал он, швыряя перчатки в лужу. – Вам куда?

Мы не ответили.

Ту ночь мы с Шашей провели вместе, обнявшись, но не шевелясь.

– Хочешь меня ударить? – вдруг спросила она. –