Зарубежные и отечественные авторы любят цитировать генерала Э. Людендорфа, который в своих военных мемуарах писал: «Помогая Ленину проехать в Россию, наше правительство принимало на себя особую ответственность. С военной точки зрения это предприятие было оправдано. Россию было нужно повалить»[184]. По крайней мере, историк обязан принять во внимание, что это мнение было высказано после того, как все случилось. Чтобы «повалить» Россию, нужно было сочетание целого ряда социальных, политических, экономических, военных и других факторов, которые в своем историческом сцеплении дали 25 октября 1917 г., событие, ставшее триумфом для одних и катастрофой для других. Задача исследователя в данном случае состоит не в том, чтобы набрать как можно больше фактов и мнений в подтверждение своей точки зрения, а в том, чтобы объективно определить роль «немецкого фактора» в русской революции на основе изучения документов самого различного происхождения. Но было бы глубочайшим заблуждением рассматривать «фактор Ленина» только в этом контексте.

Февральская революция расширила перспективы Германии и Австро-Венгрии на достижение сепаратного мира, и они интенсифицировали свои усилия на самых различных направлениях. «Русская революция поставила нас в совершенно новое положение, — писал министр иностранных дел Австро-Венгрии О. Чернин. — Но все же оставалось несомненным, что наибольшее число шансов заключения мира лежит на востоке, и все наши усилия были, следовательно, направлены к тому, чтобы использовать первый удобный момент, который царь не успел закрепить»[185].

Как явствует из опубликованных немецких источников, Германия внимательно следила за развитием событий в России после Февральской революции и, пытаясь противодействовать влиянию стран Антанты, стремилась установить контакты не только с радикальным крылом социалистов, но и с социалистами в целом. На одной из телеграмм, полученной из Стокгольма о событиях в Петрограде в марте 1917 г., кайзер Вильгельм II сделал замечание на полях«…мы должны поддержать социалистов (Керенского и др.) против Антанты и Милюкова и как можно скорее войти с ними в контакт»[186]. Политическое и военное руководство Германии решило даже не предпринимать каких-либо крупных военных акций, которые могли бы привести к установлению единства политических сил и общества перед лицом германской опасности»[187]. «Мир с Россией, — писал австрийский император Карл I кайзеру Вильгельму II, — ключ к ситуации. После его заключения война быстро придет к благоприятному для нас окончанию»[188].

В своих официальных документах правящие круги Германии заявляли о полном невмешательстве в дела России и своей заинтересованности установить с ней мирные отношения. Выступая 29 марта 1917 г. в рейхстаге, канцлер Бетман-Гольвег сказал: «…мы решили спокойно присмотреться к новому порядку в России, никак не вмешиваясь в дела русских. У нас нет ни малейших оснований враждебно относиться к борьбе русского народа за свободу или желать возвращения автократического старого режима. Наоборот, мы хотим, насколько это в наших силах, помочь нашему восточному соседу в деле строительства счастливого будущего и избавления от английского засилия. Германия всегда была и остается готова заключить почетный мир с Россией»[189].

Под завесой подобных заявлений германские правящие круги стремились использовать в своих интересах новую политическую ситуацию в России. 1 апреля 1917 г. МИД Германии обратился в министерство финансов с просьбой выделить дополнительно пять миллионов марок на политические цели в России. Новый министр финансов граф Редерн, учитывая размер запрашиваемой суммы, попытался официально выяснить у своих коллег из МИД, на что будут потрачены эти деньги, но был вынужден удовлетвориться устным разъяснением по соображениям секретности[190].

2 апреля 1917 г. германский посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау, хорошо информированный о ситуации в России через Парвуса и русских эмигрантов, направил в МИД Германии меморандум, в котором предлагались различные варианты участия немецкой стороны в российских событиях. По своему прогностическому характеру этот документ заслуживает быть воспроизведенным почти полностью:

«По отношению к русской революции мы можем принять, по моему мнению, одно из следующих исходных положений: если мы экономическими и военными средствами продолжаем войну до осени, то очень важно сейчас способствовать усилению хаоса в России, и любое явное вмешательство в ход русской революции не должно иметь места. Но скрытно, по моему мнению, нам надо способствовать углублению раскола между умеренными и партией экстремистов. В наших интересах, чтобы последние взяли верх, так как в этом случае драматические изменения станут неизбежными и могут принять формы, которые потрясут само существование Российской империи. Разумеется, даже если умеренное крыло останется у власти, трудно представить себе переход к нормальным условиям без больших беспорядков. Тем не менее я считаю, что, с нашей точки зрения, предпочтительнее поддержать экстремистов, так как именно это быстрее всего приведет к определенным результатам. Со всей вероятностью, месяца через три можно рассчитывать на то, что дезинтеграция достигнет стадии, когда мы сможем сломить Россию военной силой. Если же мы сейчас начнем преждевременное наступление, то это может лишь объединить различные противодействующие пока друг другу политические силы, сплотить их решимостью к борьбе против Германии и даже, возможно, повысить боеспособность армии.

Если же мы не сможем успешно продолжать войну до конца этого года, то нам надо прийти к сближению с партиями умеренных, находящихся у власти, и убедить их, что, настаивая на продолжении войны, они действуют заодно с англичанами, открывая дорогу реакции и тем самым рискуя свободой, которую уже завоевали. В качестве дополнительного аргумента следует указать Милюковым и Гучковым, что, в свете неясности ситуации в России, англичане могут попытаться достичь соглашения с нами за счет русских»[191].

Итак, ставка была сделана на «экстремистов», с которыми германские правящие круги ассоциировали Ленина и его сторонников. Надо признать, что вождь большевиков был настроен весьма решительно. Еще находясь в Цюрихе и имея крайне скудные сведения о событийной стороне Февральской революции, он тем не менее уже определил свое отношение и к этой революции и к той власти, которая была создана в результате нее. Ленину еще в Швейцарии стало ясно, что «новое правительство» состоит из заведомых сторонников и защитников «империалистской войны» с Германией, и потому оно «не может дать ни народам России (ни тем нациям, с которыми связала нас война) ни мира, ни хлеба, ни полной свободы, и потому рабочий класс должен продолжить свою борьбу за социализм и за мир, должен использовать для этого новое положение и разъяснить его для самых широких народных масс»[192]. Это правительство, настаивал Ленин, не в состоянии сделать то, что теперь необходимо народам: немедленно и открыто предложить всем воюющим странам осуществить перемирие тотчас и затем заключить мир на основе полного освобождения колоний и всех зависимых и неполноправных наций. А для осуществления этого, заключал он, нужно рабочее правительство в союзе с беднейшим крестьянством и революционными рабочими всех воюющих стран[193].