— Знакомо…

— Кто знает, что может прийти в голову человеку, который только что вернулся из экспедиции?

— Все что угодно. Мне не доводилось ходить с научниками, но…

— Приходилось, — перебил его я, — ты просто забыл. Или, если быть точным, приказал себе забыть. Вспомни Гвиану. Тысяча девятьсот восемьдесят второй год. Однажды мы уже сопровождали научную экспедицию. И они там были не лучше. Такие вещи здорово влияют на мозги. В худшую сторону.

5 год по летоисчислению Нового мира.

Ангар № 39, Порто-Франко.

Итак, у нас гости. Целая делегация в составе пяти человек. Приятели Джека Чамберса. Парни недавно вернулись из экспедиции и теперь отмокают душой и телом. Про душу не спрашивал, а вот тела размякли основательно. Уже через несколько часов после начала застолья гости перемещались «на полусогнутых». Их руководитель, Алекс Рэндолл Ли, держался на ногах крепко. Как живая иллюстрация русской поговорки «Опыт не пропьешь». До последнего тоста. Крепкий мужик, хотя по виду и не скажешь. Невысокий, пухленький плешивец, лет сорока пяти. Очень подвижный. Они с Чамберсом сели рядом и весь вечер трепались о делах, отвлекаясь лишь на перемену блюд и бутылок.

Я сидел неподалеку от них, и до меня сквозь шум доносились обрывки разговора.

— Джек, ты помнишь доктора Дзиньшнтейна?

— А как же, — кивнул Чамберс, — помню. Слышал, что он женился и зарекся ходить в экспедиции. Поговаривают, что взялся за перо и пишет мемуары. Я хотел пригласить его в эту партию, но он отказался.

— Пишет, — подтвердил собеседник, — но я сейчас не про это. Он утверждает, что в этом мире люди сходят с ума быстрее, чем в Старом. Причем внезапно. Объяснял это…

Дальше я не дослушал — на другом конце стола начали петь. Вразнобой, но с большим чувством. Теория доктора Дзиньшнтейна осталась невыясненной.

Зря мы с Каримом переживали. Походники из этих двух партий оказались прекрасно знакомы друг с другом. За исключением нескольких новичков. Одна из них — Елена Куликова. Она еще в начале вечера наградила меня презрительным взглядом и демонстративно разместилась на другом конце стола, рядом с Анастасией Федоровой. Кстати, обе женщины учились в Ленинграде и очень быстро нашли общий язык. Наш будущий экспедиционный врач, если верить досье, заканчивала Первый Ленинградский медицинский институт.

Несмотря на то что компания разбилась на несколько групп, бокалы поднимали синхронно. Стол, расположенный между двумя вагончиками, был забит до отказа. В стороне светились жаровни, где колдовали два приглашенных повара. Кто-то привез гитару. Весело. И наше присутствие было совсем не обязательно. Тем более что если здесь и были «чужие», то этими людьми оказались мы.

Через несколько часов я поднялся и пошел проверить внешнюю охрану. По случаю «сабантуя» и трепача Тернера посты были удвоены (пришлось обращаться к начальнику патрульной службы Порто-Франко; он оказался нормальным мужиком и людей дал).

Я обошел посты и прогулялся на кухню, где колдовал наш повар. Проверил, чтобы парней, охраняющих нашу вечеринку, хорошо накормили. Раненый кормилец уверил меня, что все будет сделано, и отсалютовал кружкой бульона. Он присматривал за прибывшими помощниками и давился слюной. Да, жареное мясо он будет грызть не скоро. Пока что питается бульоном и небольшими кусочками булки.

Понемногу начало темнеть. За столом послышались гитарные переборы, и кто-то запел старую песню о долгом пути, у которого нет конца. И весь смысл этой дороги — только в ней самой.

Я подошел к одной из машин, облокотился на крыло и закурил.

— Скучаете? — Они подошли неслышно. Как две большие кошки. Я чуть не вздрогнул от неожиданности. Анастасия, а рядом с ней еще одна фигурка. Елена? Точно. Наверное, в сумерках не рассмотрели, что это я. Иначе прошли бы мимо.

— Нет, — я покачал головой, — просто не люблю шумные застолья.

— Поль, а вы давно в этом мире? — неожиданно спросила Анастасия.

— Можно сказать, что недавно.

— Нравится?

— Не знаю… еще не разобрался. Я же практически ничего не видел…

— Неужели? — Она недоверчиво прищурилась. — И никаких приключений не было? Ну что же вы так, Поль! Этот мир создан для мужчин. Для тех, — уточнила она, — которые достойны носить штаны и оружие. А Старый мир почему покинули? «Им овладело беспокойство, охота к перемене мест»?

— Именно так. «Весьма мучительное свойство, немногих добровольный крест», — я закончил цитату и усмехнулся. — Будем считать, что просто устал от цивилизации.

— А я сделаю вид, что вам поверила. — Она шутливо склонила голову и засмеялась. — Вы интересный человек, Поль Нардин. Думаю, что мы с вами поладим.

— Я тоже на это очень надеюсь. А что подтолкнуло вас? — поинтересовался я. — Чамберс рассказывал, что вы и в Старом Свете не сидели на месте. Не скажешь, что вы устали от цивилизации.

— Видите ли, Поль, там осталось много хорошего. Мои друзья и приятельницы, мои родственники. Могилы моих предков. В Старом свете сейчас тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год, — она грустно усмехнулась и пояснила: — Никак не могу привыкнуть к здешнему летоисчислению. То, что происходит в моей стране… Там… Я не хочу видеть, что с ней сделают через пять-десять лет. Когда я впервые увидела, как Горбачев пресмыкается перед американцами, то поняла — мою страну предали. Предали все, что составляло нашу жизнь. Предали наши победы и наши потери. Поэтому Новый мир стал для меня настоящим спасением. Знаете, в чем разница между Старым и Новым миром? Здесь нет границ и государственных интересов. Тех самых, ради которых идут на предательство. И это прекрасно.

— В Советском Союзе так плохо? Я там никогда не был, но сослуживцы рассказывали.

— Плохо? Нам никогда легко не было. А сейчас… Становится плохо. И будет во сто крат хуже. Уже сейчас, как тараканы, из всех щелей выползает длинноволосая образованщина. Они будут орать на митингах, требовать и обличать. Потом, когда весь свет поймет, что империи уже нет, каждый дикарь сочтет нужным пнуть мертвого льва. Это очень по-человечески — толкнуть упавшего. А интеллигенция вытащит на свет грязное белье. Будут размахивать им на всех перекрестках и сами же этим гордиться. Бывшие враги будут хвалить, снисходительно похлопывать по плечику, а они — каяться, предавая память наших предков и будущее своих детей. Уроды. Мужчинки, в жизни не забившие гвоздя в стену, будут расправлять худенькие плечи, кичась своей никчемной храбростью. Знаете, есть такой сорт людей: им главное — пошуметь, послушать свой голос. Очкастое ничтожество, походя решающее мировые проблемы в тесноте кухонных посиделок. Гумилев правильно сказал: «Нынешняя интеллигенция — это такая духовная секта. Что характерно: ничего не знают, ничего не умеют, но обо всем судят и совершенно не приемлют инакомыслия».

— Очкастое? — переспросил я и кивнул на одного из гостей. — Нечто похожее на это?