Слова любви, сказанные с такой страстной решимостью, застали ее врасплох. Дженни готова была услышать, что он желает ее, хочет ее, но это…

– Любишь, – эхом откликнулась она, и перед глазами ее проплыло лицо Кита, проплыло и растаяло.

– Не спрашивай меня ни о чем, – страстно заговорил Мануэль. – Забудь всех, кого ты любила раньше, и знай: Мануэль не стал бы искушать судьбу ради случайной вспышки страсти. То, что я чувствую к тебе, во стократ сильнее того, что было в моей жизни до тебя.

Завороженная, Дженни смотрела в его зеленые глаза – странные глаза, в которых было что-то от взгляда хищного зверя, пугающее и гипнотизирующее.

– Откуда могли у тебя взяться такие чувства ко мне? Я никогда не…

– Не поощряла меня? – Мануэль улыбнулся, сверкнув зубами жемчужной белизны. – Сердцу не прикажешь, говорят. А теперь замолчи, горджио, время летит, а ты слишком много болтаешь!

– Ты мне предлагаешь заняться другим?

Мануэль не удостоил ее ответом. Он нежно провел по ее тронутой загаром щеке и приложил пальцы к дрожащим губам. На мгновение Дженни стало страшно – когда он навалился на нее, прижав спиной к земле, но когда его губы накрыли ее рот, на нее накатила такая мощная волна ощущений, что Дженни едва не лишилась чувств. Внутри у нее горел пожар, и Мануэль, в отсутствие того единственного, который некогда разжег в ней страсть, только и мог загасить его. Мануэль накрыл широкими ладонями ее грудь, умело лаская соски. Дженни выгнулась ему навстречу. Кит погиб, а она жила – трудно, хранить верность воспоминаниям.

– Я сейчас умру, – шептал ей на ухо Мануэль, – ты оказалась совсем такой, как я мечтал, даже лучше.

Он торопливо расшнуровал корсет и развязал тесемки рубашки, освобождая грудь с нежно-розовыми сосками, восставшими навстречу ему. Он коснулся языком одного, потом другого, и Дженни, закричав от восторга, прижала его голову к груди, требуя продолжения. Очень скоро она была уже вне себя от страсти. Целуя ее в губы, он заставил ее разжать зубы и впустить его горячий язык. Скоро их языки сплелись в объятиях.

Мануэль отстранился, наскоро сбросив камзол и рубашку, и хотя она не в первый раз видела его обнаженным до пояса, вид его сильного тела вызвал в ней новый прилив возбуждения.

– Ты красивый, – прошептала она отчего-то осипшим голосом.

– Ты куда красивее, – усмехнулся он, прижимаясь к ее обнаженной груди.

Дженни коснулась его темного соска, прокатила его между пальцами, с удовольствием замечая, как ему это приятно.

– Боже, как я тебя хочу! – простонал он, накрывая ее своим мускулистым телом.

Они жарко поцеловались, а когда губы их разомкнулись, Мануэль, заметив ее вопрошающий взгляд, направленный на солидную выпуклость пониже живота, усмехнулся и накрыл предмет ее любопытства ее же ладонью.

Мануэль гладил шелковистую кожу ее бедер, рука его поднималась все выше, до самой сердцевины ее желания. Дженни вначале замерла, потом, не в силах совладать с собой, подалась навстречу и, когда он склонился, чтобы войти в нее, вскрикнула от восторга. Она ногтями вцепилась в его спину, каждое движение еще сильнее разжигало полыхавший в ней пожар, внезапно движения его стали еще быстрее, он перевернул ее на себя. Теперь она не могла пассивно принимать наслаждение. Вне себя от возбуждения, она извивалась на нем, ныряя все глубже и глубже в темный омут страсти.

Потом они тихо лежали обнявшись. Над ними пели дрозды. Внезапно Мануэль откатился от нее, и она почувствовала себя страшно одинокой и несчастной. С губ ее сорвалось имя того, кто мог утешить и успокоить ее.

– Ты – моя, – сказал, как припечатал, Мануэль, – и никто и ничто не разлучит нас, кроме самой смерти.

Чувство горечи и потери овладело ею, и слезы выступили на глазах. Дженни смотрела на Мануэля, бронзовой глыбой мускулов возвышавшегося над ней, смотрела в его звериные зеленые глаза и вместо восторга чувствовала боль, ибо не видела в этих глазах ничего общего с тем, что понимала под словом «любовь».

С земляной насыпи посреди Саутуоркской ярмарки Дженни впервые имела счастье обозревать столь вожделенный Лондон. За синей полоской Темзы виднелся город – беспорядочное скопление старых обветшалых строений с фасадами, нависающими над грязными мостовыми кривых улочек; шпили церквей как будто стремились пронзить небо, самый высокий и величественный среди них – собор Святого Павла – обосновался на вершине Ладгит-Хилл.

– Эй, Дженни, пей, пока холодная!

Берта протянула Дженни кувшин с ледяной колодезной водой.

– Откуда ты узнала, что я хочу пить? – спросила Дженни, благодарно принимая подношение.

Дженни и Берта, та самая девочка, которая восхитила своими танцами публику в «Короне и розе», стали подругами относительно недавно, но Берта привязалась к Дженни всем сердцем, стараясь во всем угодить горджио.

– Ты сейчас уйдешь? – вдруг спросила Берта.

– Как только смогу, – призналась Дженни. До сих пор она никому о своих планах не говорила. Да и сейчас признание свое сделала шепотом, из опасения, как бы их кто не подслушал.

– Не бойся, я никому не скажу, – заверила ее Берта, пожав подруге руку, и, словно испугавшись или устыдившись своих чувств, бросилась бежать с холма.

Дженни смотрела вслед бегущей худенькой и оборванной девочке, круглой сироте, такой же, как она. Хорошо, что в таборе нашлась хоть одна душа, относившаяся к Дженни с симпатией. Мануэль не в счет. С того самого момента, как он открыто взял Дженни жить к себе в повозку – вардо, в племени все, кроме Берты, объявили Дженни бойкот. Тем не менее отношение к Мануэлю нисколько не стало хуже – во всем винили ее, горджио.

Табор просыпался задолго до рассвета. Дженни вставала позже других.

– Ах ты, ленивая корова, – беззлобно пожурил ее Мануэль, когда, поеживаясь от леденящей утренней росы, Дженни вышла из его красного вардо, и притянул к себе, согревая своим жарким телом.

Сегодня Мануэль пребывал в хорошем настроении, и этим надо было пользоваться. Жить с ним оказалось куда как непросто из-за частых и непредсказуемых смен настроения.

– Солнце уже высоко. Давай ешь свой хлеб с элем, и пора приниматься за работу.

Шесть норовистых лошадок, украденных достаточно далеко отсюда, чтобы волноваться на этот счет, должны были, согласно планам Мануэля, исполнить на ярмарке танец. Чтобы добиться от них слаженности и послушания, требовалось немало терпения, но с лошадьми, в отличие от людей, Мануэль всегда был терпелив и спокоен.

Вначале Дженни побаивалась лошадок, поскольку, хоть и выросла в деревне, никогда дела с лошадьми не имела и подходила к ним не ближе чем на расстояние вытянутой руки. Дженни была на грани истерики, когда Мануэль объявил, что она должна будет гарцевать на танцующей лошади. Мало-помалу, однако, план стал казаться более выполнимым. Теперь Дженни по крайней мере могла удержаться в седле, когда лошадь танцевала, хотя до изящной посадки и шика было очень далеко. А ярмарка открывалась завтра утром.