лекцию да счет на четыре кроны восемьдесят пять эре из магазина красок.

В этот момент к нам подошел комиссар Бюгден.

— А вы знаете, господин прокурор, что профессор Рамселиус разгуливает в галошах с инициалами «М.Л.»? — спросил он. — Я обратил на это внимание, когда ждал прецептора Петерсона и от нечего делать ходил по вестибюлю.

— «М.Л.»? — повторил Харальд. — «М.Л.» означает Манфред Лундберг. Ну погоди, старый мошенник… А вы не ошиблись, комиссар?

— Они стояли прямо под пальто и каракулевой шапкой Рамселиуса, — ответил Бюгден. — Эту шапку я не спутаю ни с какой другой.

— Теперь я вспоминаю, что в преподавательской не осталось ни одной пары галош, — задумчиво сказал Харальд. — Только пальто Лундберга, его шарф и шапка из тюленя. А ведь на нем были легкие ботинки из тонкой кожи. Он наверняка пришел сюда в галошах.

— Я тоже об этом подумал, — согласился Бюгден. — Может быть, спросим у его жены?

— Да, пожалуй, — сказал Харальд. — Но если Рамселиус надел галоши Лундберга, кто мог забрать тогда галоши Рамселиуса? А может, Рамселиус пришел в университет без галош?

— Абсолютно исключено, — возразил я. — Юхан-Якуб всегда ходит зимой в галошах.

— Едва ли это наведет нас на след, но мне хотелось бы услышать, как объяснит свою ошибку сам Рамселиус, — сказал Харальд.

— Вечерами он обычно сидит в «Каролине», — заметил я. — Из «Альмы» он, конечно, пошел туда. Устроим облаву?

Несколько десятков метров мы проехали в полицейской машине, которой управлял Бюгден. Поднявшись по лестнице, мы вошли в вестибюль. И тут же услышали их голоса.

— А ну-ка, братец, успокойся, — доносился из гардероба голос Рамселиуса. — У тебя истерика, а это очень вредно для твоего кровяного давления.

— Какая наглость! — кричал кто-то резким неприятным голосом. — Все вы, юристы, такие! Вывернуться любой ценой! Если бы ты сразу признал свою вину, я, может быть, тебя и простил бы. Тогда это была бы ошибка, а не злой умысел. Но пытаться отрицать очевидные факты! Стыдись, воспитатель молодежи!

Мы вошли в гардероб и остановились у дверей. Перед Рамселиусом стоял полный седовласый господин и потрясал в воздухе парой галош. Это был Абрахам Карландер, профессор, читавший историю литературы. Юхан-Якуб держался довольно спокойно. Он насмешливо посмотрел на нас.

— А вот и стражи закона, — сказал он. — Разрешите представить: прокурор, доцент Бруберг, комиссар уголовной полиции…

— Бюгден, — подсказал Бюгден.

Весь пыл Карландера как-то сразу пропал.

— Право же, мне и в голову не приходило вызывать полицию, — сказал он.

Юхан-Якуб объяснил, что произошло.

— Дело в том, что, когда я пришел сюда, на мне были галоши Карландера. И как раз когда я снимал их, он вошел в гардероб и стал искать свои галоши.

— Я поймал тебя на месте преступления, — рассмеялся Карландер.

Он вдруг снова пришел в хорошее расположение духа.

— Когда профессор Карландер пришел сюда? — спросил Харальд.

— Я сижу здесь с четырех часов, — ответил Карландер. — И прекрасно знаю, что пришел сюда в своих собственных галошах.

— Самое непонятное во всей этой истории то, что сегодня я здесь еще не был и пришел как раз перед вами, — сказал Рамселиус. — По логике вещей, я должен был бы надеть галоши Карландера, когда выходил из университета несколько минут назад. Но дело в том, что…

У Рамселиуса был довольно смущенный вид.

— Дело в том, что начиная со вторника я ходил в галошах Манфреда Лундберга. Очевидно, я надел их по ошибке в преподавательской. Что поделаешь, профессорская рассеянность… А мои галоши стоят здесь как ни в чем не бывало.

Рамселиус указал на пару галош возле стойки для зонтиков.

— Не могли же они сами прийти сюда из преподавательской, — закончил Рамселиус свою мысль.

Наклонившись, комиссар Бюгден взял эти галоши и сравнил их с галошами Карландера.

— Тот же фасон и тот же размер. Меток нет ни на той, ни на другой паре. Тем не менее каждый из вас легко узнает свою пару? — спросил Бюгден.

Оба профессора в один голос заверили его в этом. Рамселиус показал нам царапину на одной из галош, а Карландер — пятно на подкладке. Оба они носили обувь сорок второго размера. Карландер надел свои галоши и очень довольный отправился домой.

— Почему вы не сказали мне, профессор, что ходите в галошах Лундберга? — спросил Харальд.

— Я думал, что это не имеет ровно никакого значения, — ответил Юхан-Якуб. — Разве не так?

— Не знаю. Странно, однако, что ваши собственные галоши, профессор, оказались здесь. На них нет никакой метки. И можно предположить, что кто-то принял их за галоши Лундберга, зная, что Лундбергу они больше не понадобятся…

— Н-да, вполне возможно, — согласился Рамселиус. — Но тогда, значит, убийца назло нам пришел в «Альму» без галош!

— Все это мы расследуем, — сказал Харальд. — Но вы уверены, что во вторник пришли в «Альму» в своих собственных галошах?

— Не мог же я забыть их здесь! — сказал Рамселиус. — Когда я пришел, они были на мне.

Мы пожелали Рамселиусу спокойной ночи и поехали ко мне. Я пригласил и Бюгдена. Потом мы обзвонили всех, кто мог иметь хоть какое-нибудь отношение к этому вопросу. Ни Мэрты с Германом, ни Эрика, ни Ёсты не было дома. Ответил нам только Улин. Он сказал, что носит боты. И во вторник был в университете тоже в ботах. А вообще обувь у него тоже сорок второго размера.

Больше мы его ни о чем не расспрашивали. Галоши Манфреда куда-то бесследно исчезли.

8. Турин

Вечером мы смотрели фильм с Мэрилин Монро и Джеком Леммоном. Действие происходит в Америке во времена «сухого закона». Джек Леммон и еще один парень переодеваются в женское платье. Это старый комедийный трюк. Но фильм смотрится хорошо, а местами даже захватывает. После кино мы посидели с часок в погребке «Вермланд», съели несколько бутербродов и выпили по кружке пива. Потом решили пройтись. Погода немного разгулялась, и, хотя по-прежнему шел снег, ветер почти совсем стих. Мы пошли по Осгрэнд мимо церкви святой Троицы. В факультетской канцелярии, которая выходит окнами на юг, горел спет.

— Кто это работает так поздно? — спросила Ульрика.

— Наверное, уборщица, — ответил я.

Мы пересекли Эфре-Слотсгатан и пошли дальше к кладбищу. По дороге мы говорили о Мэрте Хофстедтер. Мне показалось, что Ульрика испытывает к ней некоторую антипатию.

— Ее семинары слишком легковесны, — сказала она. — Мэрта любит порассказать о том о сем, но у нее никогда нет плана занятий, Она преподает без всякой системы, и получается какая-то каша. Ты понимаешь, что я имею в виду.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду.

— Она