Поджечь! Поджечь!

Мы подошли к елке в нескольких метрах от нас. Нижние ветки, свисавшие до земли, серые и голые, выглядели бесконечно старыми. Я отломил одну двумя пальцами. Она оказалась хрупкой и едва не рассыпалась в труху. Вершина холма, где росла елка, была покрыта травой, такой же сухой и тонкой, пробившейся сквозь толстый слой сухой опавшей порыжелой, почти оранжевой хвои. Я встал на колено, чиркнул красной спичечной головкой по черному боку коробка и поднес спичку к травинке, которая тут же вспыхнула. Сначала пламя было почти невидимым, заметным только по дрожанию воздуха над травинкой, стебелек тотчас съежился. Но тут пламя подползло к метелке, медлительно и в то же время стремительно, примерно как масса потревоженных муравьев, которые ползут быстро, если смотреть на каждого в отдельности, и медленно, если одним взглядом охватить весь их строй. И вдруг пламя стало мне по пояс.

— Заливай! Заливай! — крикнул я Гейру.

Он опрокинул бутылку на пламя, огонь зашипел и сник, а я еще и ладонью прихлопнул его по краям низко стелющейся травы.

— Уф! — сказал я после того, как в один миг все прекратилось.

— Ну, вот и все дела! — засмеялся Гейр. — А ведь здорово горело! А?

Я встал на ноги.

— А нас никто не заметил? Пойдем на обрыв и проверим, не видел ли кто.

Не дожидаясь ответа, я поспешил по мягкой, поросшей мхом и вереском лесной почве в сторону деревьев. От внезапного ужаса все внутри меня сжалось, и всякий раз, как мысль касалась случившегося, там словно открывалась бездонная пропасть. Ой, что же теперь будет? Что теперь будет?

На выступе скалы я остановился у края и приставил ладонь козырьком ко лбу. Папина машина стояла во дворе. Но самого папы нигде не было видно. А что, если он вдруг был там и только что ушел в дом. Через лужайку шел Густавсен. А вдруг он видел и рассказал папе. Или потом расскажет.

Одна только мысль о папе, о самом его существовании, наполняла меня страхом.

Я обернулся к Гейру, он шел ко мне, болтая моим пластиковым пакетом. Маленький мальчик, вроде бы младший брат Гейра, играл в песочек у перекрестка. По дороге ехала в гору машина, гладкая, как насекомое, черное лобовое стекло смотрело перед собой невидящим взглядом, она свернула налево и скрылась.

— Ни в коем случае нельзя возвращаться прямой дорогой, — сказал я. — Если кто заметил дым, сразу обо всем догадается.

Ну, зачем, зачем мы это сделали?

— Здесь нас видно, — сказал я. — Пошли отсюда.

Мы отправились вниз по лесистому склону. Дойдя до подножия, пустились домой через лес, держась метрах в десяти от дороги. Остановились у большой ели с потеками смолы на коре, по цвету напоминающей жженый сахар, возле которой терпко пахло можжевельником, росшим по берегам широкого мелкого и мутного ручья, вокруг которого все было темно-зеленым. За тонкими стволами рябин виднелся наш дом. Я осмотрел свои руки, не осталось ли на них следов копоти. Нет, ничего. Только чуть пахло гарью, поэтому я окунул их в воду и вытер о штанины.

— Что ты будешь делать со спичками? — спросил я.

Гейр пожал плечами:

— Припрячу куда-нибудь.

— Если их обнаружат, не говори про меня, — сказал я. — О том, что мы делали.

— Не буду, — обещал Гейр. — Вот тебе, кстати, твой пакет.

Мы двинулись в сторону дороги.

— Еще будешь сегодня поджигать? — спросил я.

— Вряд ли, — сказал он.

— Даже с Лейфом Туре?

— Может быть, завтра, — сказал он. И вдруг просиял: — А может, принести спички завтра в школу?

— С ума сошел!

Он засмеялся. Мы выбрались на дорогу, перешли на другую сторону.

— Ну, пока! — сказал он и побежал вверх по склону.

Обойдя маминого «жука», оставленного возле мусорных ящиков за оградой, на проплешине с пожелтелой травой, я ступил на дорожку, ведущую к дому. Во мне снова пробудился страх. Папина красная машина так и сверкала на ярком солнце. Я шел опустив глаза: не встретиться взглядом, если кто-то смотрит в окно. От одной мысли об этом во мне подымалось отчаяние. Дойдя до крыльца, откуда меня было не видно, я стиснул руки и зажмурился.

«Господи Боже, — подумал я. — Сделай только, чтобы ничего не случилось, и я обещаю тебе, что никогда больше не буду делать ничего плохого. Никогда-никогда, обещаю и даю тебе честное слово. Аминь».

Я открыл дверь и вошел в дом.

В прихожей по сравнению с улицей было прохладно, а после яркого солнца казалось совсем темно. В воздухе стоял густой запах мяса, тушенного с овощами, я нагнулся и стал расшнуровывать ботинки, аккуратно поставил их на место у стенки и стал подниматься по лестнице, стараясь придать лицу обыкновенное выражение, а поднявшись, в нерешительности постоял на площадке. Как будет естественнее: зайти сразу к себе в комнату или заглянуть на кухню, чтобы узнать, готов ли обед?

Из кухни доносились голоса, звяканье приборов и тарелок.

Я что, опоздал?

Они уже сели обедать?

Нет, нет, только не это!

Как теперь быть?

Мысль повернуться, спокойно выйти, подняться на гору, уйти в чащу леса и никогда больше не возвращаться, прорезала и взорвала мрак уныния ликующими фанфарами.

Тогда они пожалеют!

— Это ты, Карл Уве? — окликнул папа из кухни.

Я проглотил комок в горле, встряхнул головой, поморгал и перевел дух.

— Да, — откликнулся я.

— Мы обедаем. Давай сюда скорее!

Бог услышал мою молитву и сделал, как я просил. Папа встретил меня в хорошем настроении, это я понял с порога. Он сидел за столом, вытянув ноги и откинувшись на спинку стула, плечи его были расправлены, в глазах играл веселый блеск.

— Чем ты там занимался, что забыл про время? — спросил он.

Я уселся за стол рядом с Ингве. Папа сидел с торца справа, мама — с торца слева. На столе фирмы «Респатекс» — с ламинированной серо-белой столешницей в мраморных разводах и серой окантовке и блестящими металлическими ножками в резиновых колпачках — стояли коричневые обеденные тарелки, зеленые бокалы с надписью «Дуралекс» на донышке, плетенка с хрустящими хлебцами и большой чугунок, из которого торчала деревянная поварешка.

— Гулял с Гейром, — сказал я, потянувшись к чугунку, чтобы видеть, попался ли на поварешку кусок мяса.

— Ну, и где же вы были? — спросил папа, поднося ко рту вилку. В бороде у него застряло что-то бледно-желтое, наверное кусочек лука.

— В лесу, тут, внизу.

— Внизу? — спросил он, потом прожевал и проглотил очередной кусок, ни на миг не сводя с меня глаз. — А я вроде бы видел, как вы взбирались на гору.

Меня точно парализовало.