понимают. И это, действительно, так: разрыв поколений! Всё меньше реальных значимых отношений с другими людьми. Добавим к этому неизбежный уход из жизни близких ровесников, болезни, страхи и предрассудки, проблемы с памятью, а у кого-то еще и проблемы с жильем, финансовые трудности… Впрочем, если старость, особенно поздняя ее фаза, протекает рядом с близким человеком, супругой/супругом, все еще не так страшно. Я плохо понимаю мужчин старшего возраста, которые вступают в брак с юными особами при разнице возраста в 50 или около того лет. Примеры, притом не редкие, моему читателю, конечно, известны. Мне жаль юных дев, хотя они, безусловно, преследуют в таком супружестве какие-то корыстные цели и обычно получают в конце концов свой бенефит. Но еще больше мне жаль неразумных старцев, пренебрегающих фактором естественной и неминуемой «возрастной исчерпанности» [Губерман 2012, с. 7]. Воображаю, что их ждет: новое вино в старые мехи! И это уже настоящий экстракт старческого одиночества, сопровождающегося неизбежным унижением пожилого супруга — телесным, физическим, физиологическим, психологическим. Пусть никто из них даже не пытается убедить меня, что это не так.

Но, боже мой, какая скука

С больным сидеть и день и ночь,

Не отходя ни шагу прочь!

Какое низкое коварство

Полуживого забавлять,

Ему подушки поправлять,

Печально подносить лекарство,

Вздыхать и думать про себя:

Когда же чёрт возьмет тебя!

А. Пушкин. Евгений Онегин.

В годы поздней старости человек может чувствовать себя одиноко даже среди близких, даже в этой узкой и, казалось бы, комфортной среде незаметно происходит взаимное отторжение старых и молодых, поскольку у них разное всё: расписание и темп жизни, интересы, вкусы, психология, еда, перспективы жизни и многое другое. Свобода одних противоречит свободе других. Это грустно, но закономерно. И продолжение этого противоречия: пожилому человеку необходимы тишина и покой, но при этом он страдает, когда этот его покой никто не прерывает: «про меня совсем забыли».

А. Моруа писал: «Мир стариков — это особый мир; не следует бесцеремонно нарушать его границы и вторгаться на его территорию… Замкнутый мир стариков отличается от остального мира и физиологически, и психологически, подобно тому, как один вид животного мира отличается от другого. Старики существуют в нейтральной зоне, вблизи той черты, которая не без оснований, а вполне заслуженно получила название «последняя черта» и за которой уже ничего нет» [Моруа 1939]. По моему опыту, по моим личным наблюдениям очень немногие из нестарых еще людей понимают это. Молодые тем более.

«Чем дольше живешь, тем меньше любишь, в чем и заключается смысл смерти» [Лурье 2016]. «Меньше любишь» — это правда. Старики естественно погружаются в себя и всё меньше реагируют на окружающее или, во всяком случае, реагируют не так, как раньше. У матери моей жены было две сестры, все три были очень привязаны друг к другу, любили друг друга, эмоционально реагировали на семейные события каждой из них и очень любили встречаться. И вот они состарились, постепенно вошли в совсем поздний возраст, и когда умерла младшая, мы с волнением стали думать: как сообщить об этом средней сестре — матери жены, моей теще. К нашему изумлению, она отреагировала на печальное сообщение тихо, спокойно, едва ли не безразлично. Так же было и с кончиной старшей сестры. Действительно, не есть ли это какая-то защитная реакция, естественное предуготовление психики старого человека к завершающему этапу жизни?

Но такая же «защитная реакция» есть и с другой стороны, у молодых по отношению к пожилым: сначала мы устаем от окружающего мира, потом окружающий мир устает от нас. Старость обременяет мир, даже мир самых близких людей. Некоторые из читателей наверняка не согласятся со мной, бросятся разубеждать, рассказывать, как они любили и как заботились о своих дедушках-бабушках, о престарелых родителях. Немедленно соглашусь, сам был такой. Но одно другого не исключает. У нас работают два противоположных инстинкта: любовь и благодарность к нашим старикам, а с другой стороны, естественное и, как правило, глубоко скрытое желание преодолеть эту затягивающуюся связь. Давид Маркиш справедливо писал: «Производительное репродуктивное общество устает от стариков, как устают от всего на свете, даже от счастья. Каждый возрастной слой позитивно функционален, кроме старости» [Маркиш 2014]. Старики обычно это понимают, чувствуют, тяготятся своим положением, но, если они разумные и не эгоистичные, никогда в этом не призна́ются. Как и их близкие в своих сложных чувствах к ним, старым людям. Это и есть глубокое одиночество пожилого человека, особенно в поздний период его старости.

Так было всегда. Но в глубокой древности эта «нефункциональность» престарелого члена общества решалась иногда кардинальным образом. А. Моруа рассказывал: «Жители одного из островов Южного моря заставляли стариков залезать на кокосовые деревья, а затем трясли их. Если старый человек не падал, то получал право жить; если же он падал с дерева, то его приговаривали к смерти. Этот обычай кажется жестоким, но ведь у нас тоже есть свои кокосовые деревья!» [Моруа 1939].

Не менее драматично такая проблема представлена в замечательном японском фильме «Легенда о Нарайяме» (реж. Сёхэй Имамура, 1983). Суть «Легенды» — обычай, который испокон веков соблюдается в деревне: когда старику или старухе исполняется 70 лет, деревня и семья прекращают кормить бесполезный рот. Старший сын должен на своих плечах отнести пожилого человека на вершину горы Нарайяма умирать от голода и жажды. И такая участь в конце жизни считается достойной, поэтому выполнить свой долг пожилому человеку надлежит мужественно, а плач и лишние разговоры во время восхождения недопустимы [ru.wikipedia.org/].

Вот что что такое одиночество — абсолютное и безысходное.

9. СТАРОСТЬ И КОНЕЦ ЖИЗНИ

То, что молодость проходит — это ещё полбеды. Беда в том, что и старость тоже проходит…

Из еврейского юмора

О конце «жизненного цикла», «завершении периода онтогенеза», то есть о смерти, писать труднее всего, потому что действующие лица этого процесса (или мгновения?) не оставляют нам никакой информации, никаких описаний и репортажных впечатлений о самом моменте ухода. Известны, правда, некоторые свидетельства людей, переживших клиническую смерть, но все они крайне неопределенные, абстрактные («свет в конце туннеля»), и, главное, это другая смерть, очень часто предопределенная несчастным случаем или