Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так зачем ты танцуешь?
Я не собирался об этом спрашивать. Вопрос просто сорвался с моего языка, как обычно. Если во мне зарождалась какая-то мысль, в конце концов она поднималась по моему горлу и срывалась с уст.
– Зачем ты бьешь людей? – парировала Амелия.
Я даже не пытался защищать спорт. Я действительно бил людей. Это мое основное занятие и глупо что-то отрицать.
– Я боролся всю свою жизнь.
– Всю жизнь? – с сомнением переспросила Амелия.
– С одиннадцати лет, – исправился я. – Я был добродушным толстым мальчиком, над которым все смеялись. Мальчиком, которого дразнили другие дети. А я все отшучивался, пока в один день меня это не достало, и мое добродушие не сменилось воинственностью.
Амелия тихо рассмеялась, и я продолжил:
– В тот день я использовал кулаки и всю злость, которая копилась пять долгих лет с тех пор, как Лайл Колсон сказал, что я слишком толстый, чтобы поместиться за парту в детском саду. Не важно, что он был прав. Я действительно не помещался за парту, но это только подпитывало мою злость. Мы сильно повздорили. Я победил только потому, что навалился на Лайла, придавил его тощие ручонки своим телом и наорал в его злобное красное лицо. Меня впервые вызвали в кабинет директора и отстранили за драку. Но Лайл Колсон больше никогда меня не доставал. Я понял, что мне нравится драться. И у меня хорошо это получается.
– Ну, вот ты и сам ответил на свой вопрос, – Амелия пожала плечами. – Мы не такие уж и разные. Мне нравится танцевать. И у меня хорошо это получается.
– Мне не нравится, что ты танцуешь в баре.
Амелия рассмеялась – это был внезапный звонкий смех, от которого в морозный воздух поднялось белое облачко. Я восхищенно взглянул на ее поднятое вверх лицо, хоть и знал, что сейчас будет выговор. Но, в конце-то концов, это мой бар. Я ее начальник. И это мой чертов пилон!
– И что именно тебе не нравится? Давид Таггерт, неужели ты ханжа? Да нет, я знаю, что ты не такой.
Она улыбалась, но не мне, в отличие от остальных женщин. Амелия смотрела строго вперед, на все и ничего, и в моей груди зазвенел тревожный звоночек. Она никогда не улыбнется мне, как другие женщины. Нормально ли я к этому отношусь? Если нет, мне нужно убраться от нее подальше. А то я начинал переходить на личности.
– Нет, конечно. Ну, ты же понимаешь, что я имел в виду. Почему ты танцуешь в накуренном баре, кружишься на пилоне в одном исподнем, когда за это платят гроши? Ты, Амелия, девушка старомодная, а вот танцы на пилоне – не очень.
Отступать не в моем стиле.
Ее улыбка испарилась, но Амелия не выглядела рассерженной. Она замерла, вытянув трость, будто прогуливалась с воображаемым питомцем. Затем подняла ее и резко постучала по бордюру.
– Видишь эту трость?
Я кивнул, но затем вспомнил, что она меня не видит.
– Да.
Амелия постучала ею по моему плечу.
– Слепота идет в наборе с тростью. Не с милым золотистым ретривером. С тростью. Но она дает мне возможность пройти по улице самостоятельно. Я могу дойти до магазина. Могу пойти в школу, на работу, в кино, ресторан. Без чьей-либо помощи. Для меня эта трость олицетворяет свободу.
Амелия сделала глубокий вдох, а я задержал дыхание.
– Наверное, я просто заменила трость пилоном. Когда я танцую – всего пару часов несколько раз в неделю, – то живу своей мечтой. Даже несмотря на то, что ты видишь это иначе. Ты прав, маме бы это не понравилось. Но ее нет рядом. Я должна принимать собственные решения.
Амелия замолчала и замерла в ожидании, наверное, думая, что я начну спорить. Когда я не сказал ни слова, она продолжила:
– Раньше я занималась танцами и гимнастикой. Делала прыжки и пируэты. Я все могла, и мне не нужен был пилон. Когда-то я без проблем ходила по улице, бегала с друзьями и жила без трости. Но теперь это невозможно. Пилон значит, что я по-прежнему могу танцевать. Мне не нужно зрение, чтобы выступать в той клетке. Если это значит, что я не старомодная, будь по сему. Это крошечная частичка мечты, которой мне пришлось пожертвовать. Но лучше уж частичка мечты, чем вовсе никакой мечты.
Вот черт. Что ж, это логично. Я снова закивал, но на этот раз все же выдавил:
– Ладно, Милли. С этим я уж точно не могу поспорить.
– Так теперь я Милли?
– Ну, мы уже выяснили, что ты девушка не старых нравов, – подразнил я, и ее смех снова раскатился по тихой улице, словно далекий звон церковных колоколов. – Имя Амелия подходит для аристократки, а Милли более приземленное. Девушке по имени Милли не стыдно дружить с парнем по имени Таг.
– Давид?
– Да?
– У меня появился новый любимый звук.
– Какой?
– То, как ты произносишь Милли. Он сразу занял первое место в моем списке. Обещай, что больше никогда не будешь звать меня Амелией.
Мое сердце чуть не выскочило из груди. Она же не флиртует, верно? Черт его знает. Я знал лишь одно: я хотел еще раз назвать ее Милли. И еще раз. И еще. Просто потому, что она меня попросила.
– Обещаю… при одном условии.
Она ждала, когда я назову свою цену, и в уголках ее губ притаилась небольшая улыбка.
– Я продолжу называть тебя Милли, если ты будешь звать меня Таг. Когда ты зовешь меня Давид, мне кажется, будто ты видишь во мне другого человека. Все близкие зовут меня Таг. Это имя больше мне подходит.
– Мне нравится звать тебя Давид. Как по мне, ты более старомоден, чем тебе кажется. К тому же ты сам сказал, что все зовут тебя Таг. Я не хочу… быть как все, – тихо призналась она.
Я одновременно почувствовал прилив боли и удовольствия. Мне следовало бы отступить, но в глубине души хотелось податься к ней ближе. Я отмахнулся от этих эмоций и, как всегда, попытался разрядить обстановку болтовней.
– О, я очень старомоден. – Амелия засмеялась вместе со мной, как я и планировал. – Но ты и так особенная, Милли, и это не имеет никакого отношения к тому, как ты меня зовешь. Но твоя взяла – можешь называть меня как угодно.
– «Как угодно» звучит похуже, чем Давид, но да ладно, – съязвила она.
– Ты знаешь, что ты маленькая нахалка?
Амелия кивнула и улыбнулась.
– Итак, Таг, – распробовала она мое прозвище.
– Да, Милли?
– Завтра воскресенье. Ты ходишь в церковь?
– Нет. А ты?
Я полагал, что да. Амелия была полна противоречий. Меня бы ничуть не удивило, если бы она оказалась религиозной танцовщицей на пилоне.
– В некотором роде. Генри там тяжело. Я ходила бы одна – разумеется, он может посидеть дома сам какое-то время. Но когда я была помладше и мама пыталась отвести нас в церковь, Генри нервничал и поднимал слишком много шума, из-за чего нам приходилось уйти. Тогда я и обнаружила один из своих любимых звуков. Хочешь послушать?