суммы — до того, как вы сделаете дело, другую половину — после. Встретимся в условленном месте, я рассчитаюсь, и мы расстанемся.

— Значит, поджечь? — после короткого молчания спросил Ракета.

— Да, — ответил Кальченко.

— Вместе с людьми?

— Ну уж это как получится. С людьми — так с людьми, без них — так без них.

— И огрести за это вышку? — спокойным, почти безразличным голосом спросил Ракета.

— Это за что же вышку? — удивился Кальченко. — За поджог? За это вышки не дают. Или ты не знаешь Уголовного кодекса? И потом — кто будет знать, что это сделали именно вы?

— Например, ты, — все тем же голосом произнес Ракета.

— А мне-то какой резон трепать языком? — пожал плечами Кальченко. — Уж кто-кто, а я в первую очередь должен помалкивать! Ты рассуди — ведь я здесь выступаю как организатор! Мне больше всех и достанется! Я что же, дурак, чтобы доносить на самого себя? У меня, знаешь ли, другие планы. Уехать после всего из этой дыры в какие-нибудь райские места…

— Это весь твой интерес? — спросил Ракета.

— В общем, да, — ответил Кальченко. — Так что решай. Но не затягивай с решением. Потому что времени в обрез. Дело должно быть сделано в конкретный срок. В ночь с тридцатого на тридцать первое число.

— И для чего такая точность? — поинтересовался Ракета.

— А ты не спрашивай, — сказал Кальченко. — А просто сделай, и все.

— Ну-ну… — ухмыльнулся Ракета. — А ведь мы догадывались…

— О чем?

— О том, что ты — это не ты, — ухмылка не сходила с губ Ракеты. — Что ты всегда ходишь в маске. Прапорщик…

— Что же, это так заметно? — криво усмехнулся Кальченко.

— Кому как, — ответил Ракета. — Нам — так очень даже заметно. Но мы молчали. Все ждали, когда маска спадет с твоего лица. Или когда ты ее сам снимешь. Вот ты ее и снял…

— У каждого из нас своя маска, — сказал Кальченко. — На этом свете прожить без маски нельзя. У тебя — своя, у меня — своя. Ну, так что ты скажешь?

— Ничего не скажу, — ответил Ракета. — Нет в нашем разговоре моментального ответа. Надо посоветоваться и подумать.

— Думайте, — сказал Кальченко. — Но не слишком долго. Потому что времени — в обрез.

— Приходи завтра, — сказал Ракета. — Тогда и будет тебе наш ответ.

* * *

На следующий день они встретились вновь.

— Ну, и что? — нетерпеливо спросил Кальченко. — Посовещались? Подумали?

— Да, — коротко ответил Ракета.

— Вот и хорошо, — облегченно выдохнул Кальченко. — Значит, делаем так…

— Делаем так, как скажем мы, — перебил его Ракета. — Мы, а не ты.

— Это почему же так? — недовольно спросил Кальченко.

— Мы так решили! — жестко произнес Ракета. — Играем по нашим правилам!

— Но…

— Не надо, прапорщик! — поморщился Ракета. — Я же сказал — играем по нашим правилам. Или разбегаемся. А будешь трепыхаться — так мы и донесем. Скажем, склонял нас навредить советской власти. По нашим правилам — это мы можем. Никто нам за это не предъявит. Так что слушайся нас, и все будет хорошо.

Кальченко хотел еще что-то возразить, но промолчал. А что здесь было возражать? Ему во что бы то ни стало нужно выполнить поручение дяди Севы. Ракета и его дружки это прекрасно понимают — хотя, конечно, и не знают ни о каком дяде Севе. Зато они уяснили для себя другое — поджог поселка для Кальченко очень важен. А потому никуда он не денется и согласится играть по любым правилам. Да и к тому же заключенные будут чувствовать себя гораздо надежнее и увереннее, когда будут играть по своим же правилам. Знать бы еще, что это за правила…

— Ладно, — хрипло произнес Кальченко. — Убедили… Говори, что вы там надумали.

— А правила такие, — сказал Ракета. — Я диктую тебе имена, ты, как и обещал, вносишь их в список строителей. В первый же день, как мы выйдем из зоны, ты отдашь нам обещанную половину денег. Теперь к тебе вопрос: когда ты собираешься рассчитаться с нами полностью?

— После того, как вы сделаете дело, — ответил Кальченко.

— А точнее?

— Встретимся в условленном месте, я и рассчитаюсь, — сказал Кальченко. — И гуляйте себе.

— Сделаем по-другому, — сказал Ракета. — Ты пойдешь с нами.

— Куда? — не понял Кальченко.

— На дело. Жечь поселок, — пояснил Ракета. — Деньги прихватишь с собой. Можешь нам их не показывать — припрячь их где-нибудь поблизости. Ну а сразу после дела рассчитаешься.

— Ну уж нет! — возмущенно произнес Кальченко. — Так мы не договаривались!

— А мы еще никак не договаривались, — невозмутимо парировал Ракета. — Вот договариваемся сейчас. И все будет так, как того хотим мы. А нет — так и нет. А то ведь еще и донесем. Хозяину или, скажем, куму…

Неприятный холодок пробежал по телу прапорщика. А еще он ощутил злость на Ракету. Это надо же, как он все ловко придумал! В какие жесткие, неумолимые клещи взял его! И ведь не вырвешься из этих клещей, не разожмешь их стальных объятий! По всему получается, что и впрямь придется играть по правилам, придуманным Ракетой и его дружками. Да ведь это еще только половина беды, а явственно вырисовывается и другая половина! И она, эта вторая половина, куда как опаснее первой! А вдруг Ракета с дружками, сделав дело и получив деньги, захотят избавиться от Кальченко как от ненужного свидетеля! Может ли быть такое? А почему бы и нет? Уголовники — они и есть уголовники, всегда и везде.

Ну, ничего, ничего! Он тоже не промах! По всей видимости, ему и впрямь придется идти вместе с Ракетой и его дружками поджигать поселок. Но он будет предусмотрительным и бдительным. Он захватит с собой огнестрельное оружие! Конечно, ни пистолета, ни автомата ему никто не выдаст, но они ему и не нужны. У него имеется обрез, сделанный из пятизарядного охотничьего карабина! Этот обрез год назад Кальченко по случаю приобрел у одного таежного бродяги. Точнее сказать, изъял, используя свое служебное положение. Да так и оставил его у себя. Зачем — он и сам того не знал, а просто подумал, что может пригодиться. И вот, похоже, пригодился…

— Да, но как же я пойду с вами? — попытался вывернуться Кальченко. — Я на службе. Кто же меня отпустит?

— Это твое дело, — равнодушно произнес Ракета. — Ты парень верткий. Придумаешь причину…

— Ладно, — сказал Кальченко. — Будем считать, что договорились. Диктуй фамилии. Я запишу.

Ракета назвал фамилии десятерых заключенных, включая себя самого, Кальченко занес их в записную книжку. Он не опасался этого делать. Обыскивать его никто не имел права, значит, и записанных фамилий