— Вика, не могу! У меня в два часа Петя Путака, и мне еще надо писать корреспонденцию.

— О чем?

— Французские ученые о Сахарове. По материалам сегодняшних газет.

— В общем, с тобой не поговоришь. Нет, Андрей, ты безнадежен. Прикипел задницей к креслу, не сдвинуть.

— Передай Толе, чтоб не задерживался в кафе. У него гора невычищенных пленок. Савельев прибежит жаловаться.

Савельев заглянул еще до обеда:

— Андрей, надо что-то делать с Толей. Он все утро чесал языком с Викой. У меня работа стоит. Ни одно интервью не готово.

— Боря, — ответил Говоров, — Вика приходит к нам не только записываться. Он сидит дома в четырех стенах, ему все обрыдло, он хочет общаться с людьми. Он приходит к нам потрепаться, такова российская традиция. Ведь в Париже нет Дома литераторов. А что он видит у нас? Ты пишешь корреспонденции или висишь на телефонах. Я сижу, зарывшись в газеты. Ни ты, ни я не разговариваем с Викой — мы с ним работаем. Прочли скрипт — спасибо, Вика, иди в студию. Настоящее внимание к Вике проявляет только Шафранов. И чаем напоит, и посочувствует, и послушает, и новости расскажет — кто, кого, каким способом. У Вики в запасе тьма историй, он в этом отношении клад, ему необходимо высказаться, а может, просто вразумить нас, мудаков!

— Ты уж слишком, Андрей! Когда у меня есть время, я с удовольствием слушаю Вику, но я завален корреспонденциями, интервью, письмами… В пятницу я пишу два материала.

— Боря, мы будем царапать себе плешь: мол, пропустили, прошляпили Вику!

— Согласен. Однако у Беатрис любимчик Жан Мари.

— Все наши авторы хотят работать с Толей. Поэтому он не успевает.

— Правильно. Почему Беатрис строчит доносы в Гамбург на Шафранова? Как, ты этого не знаешь или делаешь вид? Ну да, ты у нас небожитель, отдуваться перед начальством приходится мне. Так вот, Беатрис не нравится, что все предпочитают Толю. И она потихоньку копает под него.

— Скажи Беатрис, что только за Виктора Платоновича мы должны платить Толе дополнительную зарплату.

— Вот это ты ей сам скажешь!

В обеденный перерыв Говоров отлучился на десять минут из бюро — купить в ближайшей булочной два горячих пирожка. Всегда покупал одно и то же. При его появлении продавщица сразу засовывала киш и фрианд в электрическую печку. Наверно, в булочной его так и прозвали — «месье киш и фрианд».

Вернувшись в кабинет, Говоров лакомился пирожками, прихлебывая кофе, и, готовясь к корреспонденции, не торопясь читал французские газеты. Кайф!

Но к двум часам оживали телефоны и начинали скрестись в дверь.

Сегодня пришел Петя Путака. Принес два скрипта. Говоров один подписал, а второй…

— Петя, значит, кроме трех ленинградцев, в Союзе вообще нет поэтов?

— А ты что, Евтуха и Вознесенского принимаешь всерьез?

— Не полностью, но принимаю. К тому же существует Ахмадулина, Окуджава, Мориц.

Путака состроил пренебрежительную гримасу.

— Мориц идет после Краснопевцевой.

— Совсем красиво. — Говоров старался не терять ровного, спокойного тона. — А Самойлов, Левитанский?

— Военное поколение — говно! — отмахнулся Путака.

— Ты прелесть, Петя. Могу себе представить, как бы хохотали в Москве, если бы я твою передачу пустил в эфир.

— Мы во «Вселенной» все так считаем! — повысил голос Путака.

— Мне нас…ть на вашу «Вселенную». Так и передай Самсонову. О советской поэзии, без моего особого разрешения, ты больше писать не будешь. Ищи себе другие темы.

— Это новое указание из Гамбурга? — забеспокоился Путака.

— Это мое мнение. И его достаточно.

— Я позвоню в Гамбург. У меня есть кому звонить! Я скажу, что ты блокируешь «Вселенную».

— Я блокирую глупости, которые идут от вашего журнала. Впрочем, вот телефон. Звони.

— Андрей, — заныл Путака, — я, может, слишком резко. Давай что-нибудь вычеркнем.

— Мы и вычеркнули. Весь скрипт.

Теперь на Путаку было жалко смотреть.

— Андрей, если я не запишу на этой неделе свою четвертую передачу, мне Беатрис не засчитает ее в зарплату. Потеря денег. Мы и так в долгах. Фаина болеет…

— Вот этот разговор мне понятен. Дождись сегодняшней «Монд» и найди там какую-нибудь статью для перевода. Пустим ее в пятницу как корреспонденцию. Я предупрежу Савельева.

Когда Путака осторожно прикрыл за собой дверь, Говоров подумал: «Ну вот, нажил себе еще одного врага. Впрочем, вся редакция «Вселенной» давно ищет повода меня куснуть. Хорошо, что пока я им не по зубам!»

…С Беатрис он столкнулся в коридоре, и та нежнейшим, воркующим голосом спросила:

— А правда, Андрей, что вы разрешаете Шафранову пить чай в рабочее время с Виктором Платоновичем?

— Может, мы должны запретить Толе ходить в рабочее время в туалет?

— Андрей, вы понимаете, о чем я говорю. Толя может пить чай, кофе, водку — меня это не касается. Но он болтает с Виктором Платоновичем час, два, а поляк и венгр ждут студию. И мы запаздываем с отправкой русских пленок.

— Беатрис, у Шафранова объем работы в два раза больше, чем у Жана Мари. В этом легко убедиться, пролистав студийные журналы. Посылайте нерусских авторов в другую студию. А главное, Беатрис, беседы с Виктором Платоновичем — это тоже наше общее дело.

— Я очень уважаю Виктора Платоновича. Но я администратор и должна следить за работой студий. Здесь не кафе и не благотворительная организация. Американцы платят зарплату Шафранову как технику, а не за разговоры с авторами. Пусть Толя приглашает Виктора Платоновича к себе домой. Когда придет мистер Пук…

— Беатрис, это долгий разговор, а я пишу корреспонденцию. Скажу одно: и мистера Пука, и вас, и меня, и всех гамбургских начальников-дармоедов можно выгнать с Радио вонючей метлой, и от этого мало что изменится. Нас слушают в Союзе потому, что к микрофону подходят такие люди, как Виктор Платонович. После смерти Галича Виктор Платонович — единственная престижная фигура в Париже. Виктора Платоновича надо встречать с оркестром, а мистер Пук должен подносить ему кофе на блюдечке. Короче, не трогайте Шафранова.

Беатрис ответила ему долгим взглядом, и по выражению ее лица Говоров догадался, что она пропускает несколько заранее приготовленных фраз.

— Андрей, я не злая. Но с меня спросят за дисциплину. В Гамбурге перемены. Новый президент привел с собой другую команду. Джордж Вейли, при котором вы могли делать все что хотели, уволен на пенсию. В Гамбурге все являются на работу в восемь сорок пять, а вы приезжаете в бюро после одиннадцати. Джордж понимал, кто такой Виктор Платонович. Я не уверена, что новая администрация будет его также ценить. Пока Виктор Платонович за вашей спиной…