— Парадокс? — криво усмехнулся Макдейр. — Я его не понял.

— Только не поручайте понять это "Юниваку"!

Хлопнув дверью, Парк стал быстро спускаться в амфитеатр штаба. "Черт бы их всех побрал, — думал он. — Мак был единственным, с кем я мог говорить откровенно. И вот… Все они превратились в каких-то "юниваков"… Да, одни "юниваки": "Победа, победа…" Ах, черт побери!"

Столкнувшись внизу с каким-то полковником, который, узнав Парка, отдал честь и сказал что-то любезное о прежней совместной службе, Парк остановился: нельзя было не ответить этому офицеру — он ни сном ни духом не был виноват в оперетке, разыгрываемой генералами. Парк ткнул пальцем в первый попавшийся аппарат и спросил:

— А это что такое?

— О генерал! — с неподдельным восторгом воскликнул офицер. — Это дьявольски умная машина. При ее помощи мы можем руководить полетом любого самолета, где бы он ни находился!

— И главным образом, конечно, над Россией? — иронически спросил Парк.

— Конечно! — искренне обрадовался полковник. — В любое время, в любом месте воздушного пространства.

— И даже за его пределами?

— Но на высоте не более полутораста километров, — не уловив иронии, серьезно сказал офицер.

— Так, так, — задумчиво пробормотал Парк, глядя в улыбающееся лицо офицера и думая о своем. — И это… — он показал на аппарат, — пускается в ход?

— Совершенно верно, генерал.

— И как часто?

— Если говорить откровенно, то не так уж часто, генерал, — потупился полковник.

Парк поспешно пожал офицеру руку и пошел дальше.

"Боже мой, и этот! А где же тут люди? Обыкновенные люди, способные думать без помощи "юниваков"?"

Когда они снова остались вдвоем в кабине штабного метро, Макдейр с наигранной веселостью спросил Парка:

— Ну как, старина, понравился вам наш "Юнивак"? Сколько бы вы ни иронизировали, это все-таки замечательная штука, а?!

Парк молча пожал плечами. Он видел, что не это главное, что хотелось сказать Макдейру. И действительно, собравшись с силами, тот выпалил так, словно это разумелось само собою:

— Такой же экземпляр, а может быть, и еще более усовершенствованный, мы дадим в УФРА.

— Хойхлеру?

— Угу… Надежные руки.

— Да… Более "надежные", чем нужно тем, кто не хочет в один прекрасный день по воле господина Хойхлера превратиться в пепел. Что касается меня, я не принадлежу к числу тех, кого такая перспектива прельщает. — И, подумав, Парк добавил: — Надеюсь, вы не рассчитываете на то, что парламентская комиссия по обороне даст вам хоть ломаный грош на новое вооружение Хойхлера и его, с позволения сказать, соратников?

— А как же иначе, Майкл? — удивленно спросил Макдейр.

— Это уж ваше дело… Ваше и Хойхлера.

— Не хотите же вы этим сказать, — тон Макдейра сделался вдруг официально сухим, — что вы откажете нам в кредитах на новое оружие для УФРА?

— Для Хойхлера?

— Я сказал: "для УФРА".

— Я отлично понимаю, о чем идет речь: ваш паршивый "Юнивак" — это не главное. Прежде всего вам хочется сунуть в лапы Хойхлеру хороший запас ядерного оружия?

— Без этого мы не можем быть спокойны…

Парк сердито перебил:

— Именно с этим-то мы и не сможем ни минуты быть спокойны. Что касается меня, то заявляю категорически: мы не можем передоверить Хойхлеру распоряжаться ядерным оружием. Не можем! Это было бы самоубийством. Мы и только мы сами должны держать это в руках. — И, подумав, отрезал: — Только мы!

— Странная точка зрения, — Макдейр пожал плечами, — странная и совершенно для меня новая… Не хотите же вы, чтобы мы вынесли это на суд парламента?

— Хоть на суд самого господа бога. Но вам придется подождать следующих выборов и сделать так, чтобы меня не переизбрали.

В тот момент, когда Макдейр собрался ответить, кабину тряхнуло на остановке, и он поспешно закрыл рот, чтобы не прикусить язык. Но Парк и без того понял, что хотел сказать генерал: найдется, мол, управа и на тебя, старый осел, если ты уже совсем помешался на своем дурацком "миролюбии".

"Ну, что же, пытайтесь, господа, пытайтесь, — подумал Парк, — но, не свалив меня, вы не сунете нож в руки Хойхлера. Тут вам не поможет даже сам Ванденгейм".

С этой мыслью он вышел из кабины в широкий коридор министерства обороны.

На столике, рядом с письменным столом, зазвонил телефон хотя и городской, но известный немногим. Генерал Черных не сразу узнал голос Ксении — старшей сестры Веры. Ксения просила разрешения зайти именно сюда, в служебный кабинет, а не домой. В первый момент Черных хотел отказать: зачем здесь? И вообще какие у нее дела к нему?.. Но деловитый тон Ксении заставил согласиться. Мысли потекли было в неприятном направлении: он ничего толком не знал, но, кажется, кто-то болтал, будто разлад в семью Андрея вносит именно эта женщина. Может быть, и лучше поговорить здесь, без участия жены.

Когда Черных встал из-за стола навстречу вошедшей, лицо его отражало безразличие. Движением руки пригласил Ксению сесть, не спеша обошел стол, опустился в кресло напротив. Ждал, не выражая ни нетерпения, ни хотя бы простого интереса вежливости ради.

Черных не впервой видел свояченицу сына, но ему никогда не доводилось рассматривать ее так, как сейчас: по существу, она — улучшенное издание Веры. Те же тонкие черты, тот же нежный, теплый оттенок кожи с мягким, словно нанесенным рукою искусного гримера румянцем, доходящим по самых скул; чуть-чуть раскосые от разлета бровей глаза; волосы до неестественности золотистые — тоже такие, как у Верочки… И вместе с тем все не такое. Вероятно, от глаз: умных, внимательных. И фигура тоже на первый взгляд та же, что у Веры, а вместе с тем совсем не та: эта не покачнется под первым ветерком. Небось не валяется до полудня, занимается гимнастикой, да еще на воздухе. Пришла досадная мысль: эта больше подошла бы Андрею, чем Вера. Ведь Андрей знал обеих. Почему же выбрал ту? Подумал — и стало неловко: как можно судить о таких вещах! К тому же, может быть, в то время еще был жив муж Ксении. Одним словом… Мысль метнулась, спуталась. Черных рассердился на самого себя. Но тут же, чтобы оправдать себя, как-то помимо воли перенес раздражение на Ксению — держится чересчур свободно, и почему не в форме, а в этом костюме? Впрочем, он на ней отлично сидит.

— Не стала говорить по телефону, — и тоном, в котором генералу почудилась ирония, Ксения пояснила: — Хочу, чтобы вы заступились за меня.

Черных смотрел на кончики своих сдвинутых перед лицом пальцев кажется, разговор будет коротким. Сейчас он скажет, что не в его правилах "заступаться". Она обидится и уйдет.