— Но эта должность занята, — возразил Лучано.

— Разве? Ну что ж, тогда назначим вас ответственным за чрезвычайные ситуации.

— А это что такое? — спросил брат Гаспар.

— Так вы отказываетесь?

— Нет, конечно, разумеется, я весь в вашем распоряжении, Святой Отец, — поспешил сказать брат Гаспар.

— Или, еще лучше, попробуем другой маневр: мы можем назначить вас архиепископом Лусаки, точно, быть тебе архиепископом Лусаки.

— Лусаки? — встревожился брат Гаспар. — Где это?

— Лусака — столица Замбии. Как вы понимаете, не можем же мы сделать вас архиепископом Парижа! Курия на нас накинется. А Лусака… Кого она волнует? Там это пройдет самым незаметным образом.

— И мне придется переехать в Замбию?

— Нет, нет, это для придания весомости, чистая формальность, спешить некуда. Мы хотим, чтобы вы были здесь, Гаспар, с нами.

— Архиепископ Лусаки… — повторил Гаспар, не в силах сдержать тоскливого чувства.

— И что? Как звучит? По-моему, неплохо. Эта должность свободна, правда, Лучано? — Лучано неохотно кивнул. — Итак, что скажете? Вам это по вкусу? Сказать начистоту, золотых гор не обещаю, но предупреждаю, что мы не позволяем нашим архиепископам убиваться на работе. Плести интриги, распускать слухи — это у них прекрасно получается, но работать… Лучано, — произнес Папа, снова обращаясь к монсиньору, — как ты думаешь: если я сначала назначу этого экзорциста архиепископом Лусаки, а потом, я думаю, и кардиналом, кто-нибудь на нас рассердится? — Лучано промолчал, но лицо его сморщилось, что должно было служить признаком великого презрения ко всей этой затее. — Что им сердиться? Разве мы не непогрешимы? Итак, — продолжал Папа, — деталями займемся позднее. Так или иначе, я рад, когда представляется редкий случай приветствовать благородного и доброго христианина. Мы говорим это от всего сердца, без малейшего намерения попусту льстить вам. «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное», — Матфей, глава восемнадцатая, стих четвертый.

— Нет, — поправил его брат Гаспар, — Матфей, глава восемнадцатая, стих третий.

— Вы уверены?

— Совершенно, — подтвердил Гаспар.

— Нет, — вмешался Лучано, — Матфей, стих третий, но глава не восемнадцатая, а девятнадцатая.

— А ты бы помалкивал, Вельзевул, — сказал ему Папа. — Так на чем мы остановились? Вот и потеряли нить. Как только этот открывает рот, наши мысли начинают путаться. Ах да, Матфей, глава восемнадцатая, стих третий: «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное». Но вы уверены, — снова спросил он Гаспара, — что это Матфей, глава восемнадцатая, стих третий? Как-то не звучит. А может, стих второй? Есть у кого-нибудь Книга Наставлений?

— Что? — спросил брат Гаспар, стараясь не выдать своего удивления, но невольно выдавая его.

— Библия, друг мой. У вас совсем нет чувства юмора. Видите? Видите, что нам и слова нельзя сказать, чтобы нас не осуждали? Итак, у кого есть при себе Библия?

Брат Гаспар отрицательно покачал головой, и Папа посмотрел на монсиньора, который, казалось, был в ярости.

— У меня тоже нет, — сказал он, — и вообще я не вижу здесь ни одной.

— Сапожник без сапог, — сказал брат Гаспар.

— Что? — переспросил Папа. — Что вы сказали?

— Это поговорка.

— Так, так, как это?.. «Сапожник…»

— Сапожник, — повторил брат Гаспар, — без сапог.

— «Сапожник, — сказал Папа, словно взвешивая каждое слово, — без сапог». Нет, это нам не нравится. Вздор. Итак, есть у кого-нибудь Библия?

Но Библии ни у кого не было.

— Сходи попроси у сестры Аделы одолжить нам свою, — обратился Папа к монсиньору.

Ванини вышел, и Папа, пользуясь случаем, сказал Гаспару:

— Слушай, ведь не будет ничего страшного, если мы перейдем на ты, правда? В конце концов, мы, можно сказать, коллеги.

— Ничего страшного, Ваше Святейшество, но очень боюсь, что мне потребуются великие усилия, чтобы обращаться на «ты» к Римскому Первосвященнику, живой основе нашей Святой Католической…

— Прошу тебя об одном личном одолжении, Гаспар, — прервал его Папа. — Оставь ты эту высокопарную манеру выражаться. Несомненно, ты недавно общался с какими-нибудь кардиналами. Этот язык заразителен, как чума, и ни к чему нас не приведет. По крайней мере, когда мы говорим наедине. Если речь идет о средствах массовой информации, энцикликах и соборах, то там, конечно, другое дело, и нам подобает изъясняться возвышенно, но, чтобы пошептаться, нам это не нужно. Скажи по-честному: он тебе нравится?

— Кто?

— Лучано.

— Лучано?

— Монсиньор Ванини. Нравится он тебе?

Гаспар пожал плечами; казалось, его уже ничто не может удивить. И, действительно, он предчувствовал, что утратил способность удивляться до конца своих дней.

— Не хочешь спросить, почему я назвал его Вельзевулом? Кому такое придет в голову? Только такому типу, как «доктор монсиньор Лучано Ванини, личный слуга Его Святейшества». Ты не видел его визитных карточек? Будет случай — попроси его показать. Как он важничает, какой напускает вид, ходит по Ватикану так, будто это его земля! Вот почему я назвал его Вельзевулом. И ты, Гаспар, ему поверил? Какой экстравагантный человек. Тебе не кажется? Слушай, а ты обратил внимание, что он подводит глаза? А зачем он это делает? Какое смятение царит в этой бедной душе! Однажды, ты только представь, он стянул у меня золотые часы, которые подарил мне «Фиат». Я, положим, в это не поверил. Стянуть часы у Папы! Где такое видано? Как это возможно? Разве я ему мало плачу? Не то чтобы он был плохой, я этого не говорил, но вот что скажу наверняка: он скорее умрет, чем пальцем пошевелит. Он думает, что если будет воровать досье или приносить мне слухи, о чем сказал тот или иной кардинал, то получит повышение, и сил не жалеет. Он для меня вроде ежедневника, работает постоянно и самоотверженно, упорно, на лаврах не почивает, потому что этот Лучано, которым наградила меня судьба, в любой момент может отвлечься на что угодно. «Сделай мне ксерокопию, Лучано», — говорю я. Проходит час, другой, и наконец через два часа является Лучано с ксерокопией. Вот попробуй узнай, что его сейчас отвлекло. Экстравагантность, какой свет не видывал, но я терплю его только потому, что есть персонаж, которого он копирует с исключительным правдоподобием.

Я уже сказал, что Гаспар утратил способность удивляться, но теперь, именно в данный момент, эта способность мигом вернулась к нему.

В дверь постучали, и вошел монсиньор Ванини, который, рассыпаясь в церемонных ужимках и жестах, возвестил:

— Библии сестры Аделы нет, равно как и самой сестры.

— Что я тебе говорил? — сказал Папа Гаспару, бегло, украдкой взглядывая на монсиньора. — Ладно, не важно. Матфей, глава восемнадцатая, а стих третий или четвертый — мы выясним. Напомни мне, Гаспар, что мы должны проверить.