Дальнейшие события развивались следующим образом. Наконец прибыл этап: сорок заключенных и двадцать пять вооруженных конвоиров. Приключилась и еще одна история. В день выплаты жалованья легионерам со стола у капрала исчезли все деньги вплоть до холщового синего мешочка, в котором обычно хранится мелочь. Легион, к сожалению, сборище всякой швали, нечистой на руку. Бедняга Потрэн, конечно, остался вне подозрений но в ответе за пропавшие деньги был он. Капитан, которому объяснения с сержантом уже в зубах навязли, воспользовался случаем покончить с Потрэном раз и навсегда. Со службы в Оране провинившегося уволили и поручили вести этап в Игори.

Вечером Альфонс Ничейный принялся укладывать свои пожитки – дозволенные пять кило. Прихватил он с собой и поваренную книгу Левина.

– Зачем она тебе?

– Левин просил сохранить ее у себя. Вдруг да когда-нибудь ему представится возможность заняться стряпней, и тогда мы прочтем ему вслух рецепты.

На прощание Хопкинс снабдил отбывающего приятеля синим холщовым мешочком, в котором кассиры обычно хранят монеты, – авось пригодится для всякой мелочи.

– Послушай, Хопкинс… А ведь Ничейный все-таки… хм…

– Что ты там бормочешь себе под нос? – в сердцах обрушился на меня Хопкинс. С некоторых пор он сделался жутко нервный, прямо не подступись. – Слышать не хочу про этого кретина!

– Ты ведь даже не догадываешься, чего ради он так рвется в Игори! – укоризненно ответил я. – Мотив поступков настоящего мужчины порой скрывается в потаенных глубинах его души.

Каково? По-моему, лучше не скажешь. Но Хопкинса такими тонкостями не проймешь.

– Еще один полоумный выискался. Куда ты гнешь?

– «Ищи женщину», – сослался я на слова одного английского поэта… запамятовал, как зовут. – Потому наш Альфонс и решил податься в Игори.

– Бабу и здесь можно найти, коли приспичит. Ради такого дела не стоит тащиться в Игори. Тоже мне сафари на баб!

– Пожалуй, и мне стоило бы… туда податься, – с мечтательной грустью произнес я.

– Катитесь ко всем чертям, психи ненормальные! – взорвался Хопкинс, со злости чуть не подавившись окурком потухшей сигары, в которую он понапрасну пытался вдохнуть жизнь.

Но во мне уже созрело решение. Благородная мадемуазель не разочаруется, я не обману ее ожиданий!

Вечером я доложил сержанту, что у меня пропало ружье. Хотя я сам закопал его в яме за стеной форта.

На следующий же день, с пятикилограммовым узелком под мышкой, меня препроводили в битком набитую камеру.

– Приветствую, сударь! – обрадовался великий Левин. – Вы здесь не ко двору, как к омару красное вино.

Сокамерники тотчас потребовали, чтобы он заткнулся и не будоражил оголодалых людей. Их, конечно, можно было понять: измотанные в боях, они брели Бог весть из какой дали, а впереди им ничего не светило, кроме каторжных работ.

– Чего ты увязался за мной насильно? – встретил меня в штыки Альфонс Ничейный.

– Да я тебя насквозь вижу! – ухмыльнулся я ему в лицо. – Как ни ловчи, тебе не удастся отбить у меня Ивонну.

На липком от грязи каменном полу нас уселось человек девять, от ночного холода зуб на зуб не попадал. В теснотище повернуться было невозможно. Разговор крутился вокруг Игори, бывалые люди передавали слухи: климат ужасный, деревянные бараки пропитаны сыростью, охранники хуже лютых зверей…

Хорошо, что у Хопкинса хватило ума остаться. Надо быть последним идиотом, чтобы по доброй воле напроситься на верную гибель.

– Сущий ад, – басом заключил обсуждение Колтер, который некогда был кантором в Копенгагене.

– Там есть одно преимущество, – вмешался Левин. – Нигде в других местах не сыскать черепах с таким нежным мясом. Аналогичная ситуация на севере с мясом дичи. Помнится, в конце девяностых годов мне довелось готовить седло косули с овощным пюре и под чесночным соусом, так я растопил на вертеле кусок сала фунта в полтора, чтобы жаркое как следует пропиталось…

Заключенные мяса долгие месяцы в глаза не видели, так что их возбужденная реакция неудивительна.

– Если ты сей же момент не прекратишь над нами издеваться, – вскочил на ноги долговязый, худющий страдалец, – я тебе собственноручно глаз выдавлю!

– Вторым глазом займусь я! – тотчас откликнулся кантор, который за годы службы в Легионе приобрел кое-какие мирские привычки.

– Поверьте, господа, блюдо получилось отменное, пальчики оближешь. Это один из моих секретов: я запекаю мясо на медленном огне, чтобы сок не вытек, и…

Бум! Кто-то огрел его по башке котелком – правда, пустым, зато трахнул от души, основательно.

Левин затих и безмолвствовал весь вечер и целую ночь.

Наутро отворилась дверь камеры, пропуская внутрь Чурбана Хопкинса с дорожной поклажей в пять кило весом. Выражение лица его было мрачным.

– Привет, Хопкинс! – возрадовался Альфонс Ничейный. – Соскучился без нас?

– Видал я вас… в белых тапочках, – огрызнулся Хопкинс и плюхнулся на пол посреди камеры: вдоль стен свободного места не осталось ни пяди.

– Значит, ты угодил сюда по чистой случайности? – подколол я его.

– Вот именно. Если хочешь знать, то совершенно случайно! – Голос его срывался от раздражения. – Разбилось окно на втором этаже…

– Эка невидаль! За это не упекают в карцер.

– Но вместе с рамой во двор вывалился кое-кто. Мой давний недруг, ефрейтор Маршан.

…Потом, правда, выяснилась одна любопытная подробность. Прежде чем проучить своего давнего недруга, Хопкинс хорошенько наклюкался в буфете и уступил буфетчику за полцены свое месячное жалованье.

Выходит, он заранее знал, что ни гроша ему не причитается, коль скоро он по этапу уйдет.

…Не прав был Альфонс Ничейный. Лучше уж изнывать от скуки в крепостных стенах, чем от восхода до заката брести по пустыне.

С одним литром протухшей воды во фляге. И из этой скудной нормы вечером приходилось половину выливать в общий котел, иначе не на чем было похлебку варить.

Жара – пятьдесят – пятьдесят пять градусов.

Земляные блохи впиваются под ногти, отчего пальцы воспаляются и гноятся.

Пыль смешивается с потом, раздражает кожу, она краснеет, нестерпимо чешется и горит…

Вот так и брели мы бок о бок, два солдата и один штатский. Ведь Чурбан Хопкинс по-прежнему на правах почетного, то бишь самозваного легионера, которого якобы зовут Тором, и в пустыне он сбоку припека. Однако стоит только Хопкинсу об этом заикнуться, как дело оборачивается для него сплошными неприятностями.