– А служба, дневные наряды? Или полы у вас должен сержант надраивать?

– Вот бы здорово было… – мечтательно вздохнул Хопкинс, который, раздевшись донага, уже развалился на койке.

Потрэн изничтожил его взглядом.

– Отчего же? – возразил капрал. – Службу никто не отменял. Несение караула, наведение порядка, за чистотой у нас очень следят.

– А строительство железной дороги?

– Это почти в двух милях отсюда, там трудятся местные, из негров. А из форта отправляем туда только тех, кто начинает бузить.

– И начальство смотрит на все сквозь пальцы? Проверочных инспекций у вас не бывает?

– С тех пор как я здесь, направлялись дважды. Но до нас добралась всего лишь одна. Первой руководил генерал Дюрон. Бедняга, не повезло ему…

– Тот генерал, который в пути подвергся нападению племен банту?

– Он самый. Уничтожили всех поголовно, и генерала, и отряд сопровождения. Затем в прошлом году побывала у нас комиссия. Осмотрели лагерь и остались очень довольны. Коменданта нашего в звании повысили, чин капитана дали. Он получил всяческое одобрение.

– Видели инспекторы, как… заключенные тут у вас… на свободе разгуливают?

– Н-ну… мы ведь знали заранее, что… ожидается проверка… так что заключенные трудились в поте лица, и кое-что из лишнего мы… припрятали… Пусть не думают, будто бы тут у нас полный комфорт. Но чистота, порядок и отзывы заключенных – все им понравилось. Ведь мы обходимся минимальными средствами и дотаций не просим…

Потрэн с мрачным видом удалился.

– Эй, капрал! Жрать дадут сегодня или как? – завопил вдруг один из арестантов.

– Дадут, дадут. И нечего глотку драть!

– Тебя спросить забыл, кричать мне или молчать!

М-да, не сказать, чтобы дисциплина тут была слишком строгая… Но главный сюрприз ждал нас впереди. Вскоре появился легионер и возгласил с порога:

– Н-ну-с, у кого какие пожелания?

И арестанты стали заказывать полдник, будто в ресторане. Ей-богу, не вру. Я чуть с койки не свалился.

– Мне черный кофе со сдобными сухариками! – потребовал субъект, приговоренный к десяти годам каторги.

– Мне просто чайку, только рому не жалей, мерзавец, а то капитану пожалуюсь.

– Я желаю литр красного вина и мясное ассорти на закуску.

– Вам что будет угодно? – обратился к нам «официант».

Я решил над ним подшутить.

– Чай с ромом и бутерброды с ветчиной. Да какой-нибудь иллюстрированный журнал с красотками.

Заказу моему никто не удивился, а парень кивнул в знак того, что все понял.

– Какой журнал желаете? Свежие номера поступят из Леопольдвиля только завтра.

Такое впечатление, будто ты в парижском кафе, а не в исправительной колонии.

И тут к нам приблизился странный тип – голый, в чем мать родила, как валялся на койке, и глаза, будто плошки, – ну чистый лунатик. Левин!

– Послушайте, – говорит, – сударь! – А у самого голос на шепот срывается. – Нельзя ли попросить маринованной рыбы а-ля Тюрбо с двумя половинками крутого яйца? Филе следует готовить на пару, сбрызнув красным вином… – Бедняга дрожал всем телом.

– Попробую, – пожал плечами солдат. – Хотя у нас нет специальной диеты для слабоумных.

– Какая жалость! – громко вздохнул Хопкинс на своей койке.

– О чем это ты? – спросил я.

– Да вот сейчас раздастся побудка, и придется уносить ноги из этого рая. Потом, вздумай я кому пересказать этот несбыточный сон, меня поднимут на смех.

Признаться, мне и самому подумалось минуту назад, что все происходящее чудится мне во сне. Но сон продолжался и конца ему не было видно.

Чуть погодя принесли еду. Каждому то, что заказывал.

А я, кроме того, получил иллюстрированные журналы. Ну, что вы скажете?

Арестант, заказавший «просто чай», попытался по запаху определить, достаточно ли в нем рома. Про свои бутерброды с ветчиной скажу, что у нас в Мансоне даже комендант таких не едал. Но самый великий момент настал, когда Левину подали заказанное им рыбное филе а-ля Тюрбо с половинками яйца вкрутую.

Сперва старик расплакался, затем, благоговейно закрыв глаза, просмаковал яство. Сраженные зрелищем этого священного ритуала, мы притихли.

Проглотив первый кусочек, он обвел нас полным изумления взглядом.

– Судари мои, – прошептал он срывающимся голосом, – тот, кто готовил это блюдо, осваивал кулинарную науку у Левина. – Он отправил в рот очередной кусочек. – Этот человек – француз, поскольку не злоупотребляет черным перцем… Не женат, так как не подслащивает подливу…

– И не молод, – встрял Хопкинс. – Лет сорока, не меньше.

– Откуда вы знаете?

– Седеть начал… – С этими словами он снял с краешка левинской тарелки седой волосок.

– Где повар, который это… готовил? – воскликнул Левин.

Солдат растерянно смотрел на него.

– На кухне… Где же еще ему быть?

– Я должен видеть его! Это наверняка мой ученик… Как его зовут?

– Гурше.

– Такого среди моих учеников не было!

– А где вы преподавали? – поинтересовался один из заключенных.

– Я – Левин, – с достоинством пояснил старый гурман и повернулся к нам. – Растолкуйте ему, что значит это имя.

Мы потупили глаза и промолчали. Самим бы кто растолковал, чтобы нам не теряться в догадках.

После чая мы вышли пройтись, и на каждом шагу нас подстерегали сюрпризы. Только успевай глазами хлопать да рот разевать от удивления.

На одной из площадей арестанты с охранниками в крикет играют, этой забавой в больших городах зажиточная публика развлекается. А тут из буфета малый с подносом подоспел, игроков угощает, те смеются, галдят… Вон там кегельбан. Чудеса, да и только!

Где-то радио играет, песни поют, все трубками попыхивают, выпивки хоть залейся и рожи у всех сытые, довольные, лоснятся.

– Что скажете? – цедит Альфонс Ничейный.

– М-да… – чешет в затылке Хопкинс.

– И я такого же мнения, – негромко присоединяюсь к ним я.

Мы поняли друг друга с полуслова. Здесь дело нечисто. Французская колониальная армия никогда не славилась тем, чтобы устраивать своим проштрафившимся солдатам курортную жизнь.

Заходим в буфет – хоть стой, хоть падай, это вам не обычные занюханные клетушки, куда легионер наведывается с тоски. Полированная мебель, удобные кресла, шелковые занавески, на стенах картины, бар со стойкой и чернокожий бармен.