У Эвальда тоже двое, и он любит жаловаться на них. Аннелиза задала ему коварный вопрос: почему бы его дочери не взять отпуск и какое-то время не поддержать страдающую мать?

— Дети в пубертатном возрасте с трудом переносят папочек и мамочек, — откровенно ответил Эвальд. — Но во сто крат хуже, когда подросшая молодежь возвращается, чтобы опекать вас. Папа, тебе надо есть больше фруктов! Папа, почему бы тебе не сходить в кино? Папа, твой компьютер — ископаемое, его пора сдать в утиль! И так целый день.

Аннелиза с ним согласилась. Все ее четверо детей были трудными подростками и не слушались добрых советов. Компьютера у нее, к счастью, нет, зато один сын чуть не сдал в лом огромный радиоприемник, другой хочет устроить в подвале сауну, одна из дочерей стремится записать мать на курсы по обращению с мобильным телефоном, другая забила гараж солесодержащей минеральной водой, поскольку все пожилые люди, как она считает, мало пьют. Я не имею привычки клеветать на сына, но хорошо помню, как Кристиан хотел ополовинить нашу мебель. «Утилизация» — словечко, которое мы постоянно слышали от юного поколения, пока жили вместе.

А мы не могли просто так взять и выбросить в мусор полюбившиеся вещи, в окружении которых прожили долгую жизнь. В конце концов мы услышали, что нас самих в восемьдесят лет утилизируют, поскольку к тому моменту мы перестанем соответствовать духу времени.

Мне кажется, Аннелиза поступила нечестно. Не посоветовавшись со мной, она сделала Эвальду хорошо продуманное предложение, которое должно было прозвучать как бы невзначай: «Послушай, я тут подумала, если ты собираешься надолго задержаться в Гейдельберге, то можешь пожить у нас. Это экономнее, да и обстановка приятнее».

Эвальд сделал вид, будто озадачен, но я-то знаю, что все это театр, и они за моей спиной давно обо всем договорились.

— Нет, я не могу принять столь щедрое предложение, — ответил он, качая головой. — Но благодарен вам за любезность!

После непродолжительного обмена вежливостями он все-таки согласился, но с одной лишь оговоркой, которую мы должны были принять к сведению:

— Бернадетта будет ревновать. Бог знает, о чем она может подумать, если я не стану появляться в отеле вечером. В идеале надо бы познакомить вас с моей прелестной женушкой, чтобы она собственными глазами убедилась в невинности нашей дружбы.

Зная, в каком состоянии пребывает его жена, я подумала, что в скором времени он захватит ее с собой на послеобеденный кофе. Аннелиза поймала Эвальда на слове и предложила организовать встречу послезавтра, поскольку это удобный день.

Моя подруга взволнована, и я догадываюсь, что у нее творится внутри. В каком образе ей лучше предстать — в образе порядочной и благочестивой домохозяйки, которая хотя и печет вкусные пироги, но при этом определенно не femme fatale? В этом случае Бернадетта точно не будет возражать, чтобы муж временно пожил у нас. Или пустить в дело все свое остроумие и темперамент? Но если супруга что-нибудь заподозрит, то задаст мужу такого перцу, что веселость Аннелизы выйдет ему боком. Лично мне безразлично. И все-таки я буду чувствовать себя не очень хорошо, если Эвальд чего доброго переберется в нашу комнату для гостей.

Наконец мы можем удовлетворить любопытство. Из автомобиля вылезает маленькая и тоненькая персона, а мы оценивающе рассматриваем ее из окна прихожей. Бернадетта полная противоположность Аннелизе. Может, Эвальд потому и клюнул на мелкий кусочек.

На первый раз довольствуемся короткими фразами. Бернадетта, отвечая на наш вопрос, довольна ли она частной клиникой, отвечает, что довольна и хотела бы полежать в ней подольше.

— К сожалению, приходится платить самой, больничная касса мне отказала. Но на что только не пойдешь ради здоровья!

— Все, воробушек, все! — восклицает Эвальд.

Сегодня у нас изысканный торт из сырного крема, но Бернадетту кулинарные изыски оставляют равнодушной. От кофе она тоже отказалась под предлогом, что любит чай.

— Только не черный, а мятный или ромашковый.

Аннелиза послушно ставит на стол чайник и заводит беседу о нашей юности. Выясняем, что Бернадетта моложе нас. Но из-за болезни выглядит не на свои шестьдесят лет, — что было бы еще неплохо при хорошем уходе за собой, — а так, что краше в гроб кладут. Я смотрю на ее костлявые пальцы, на тяжелый перстень с печаткой, который переворачивается при каждом движении, и она его возвращает на место, на старческие пигментные пятна на тыльной стороне кистей, на усталую скучающую физиономию. На Бернадетте мальвовая двойка и широченные бежевые брюки. Это свидетельствует о том, что в последнее время она намного похудела. Голос у нее сиплый, словно пьет запоем. Может, у нее действительно проблемы с алкоголем?

Эвальд познакомился со своей женой после того, как мы посещали уроки танцев. Вспоминая дни молодости, он замечтался и со сладострастием признался, как они, юноши, балдели от нежных касаний щека к щеке, когда скользили по залу под сентиментальные мелодии. Я сидела прямо перед ним в своей соблазнительно-размашистой юбке, и он мог видеть меня во всей красе. Бернадетта почти не слушала, ее мысли витали где-то далеко. Она всегда такая скучная или на нее действуют лекарства? С большим трудом я привлекаю ее к нашей беседе.

Бернадетта училась танцевать намного позже нас, но все же за десятилетие до наступления эры мини-юбок; она еще помнит Катерину Валенте и ее шлягер «Весь Париж мечтает о любви».

— Эти непередаваемо сердцещипательные песни мне не нравились с детства, — признается она. — Всегда хотелось стать пианисткой. Но своей мечтой я пожертвовала ради мужа.

— А я, к сожалению, в музыке жуткий невежда, — жалуется Эвальд, — и как раз чувственные, слезливые песенки доставляют мне море удовольствия! Бернадетта заслуживает более музыкального мужа, тут она действительно прогадала.

— Что же вам тогда нравится из музыки? — интересуюсь я. В ответ слышу, что в последние месяцы она в состоянии слушать только одну кантату Баха, и у нее, мол, целых семь ее различных записей.

Аннелиза приутихла. Интуиция мне подсказывает, что сегодня до песни о свиньях и свином шпике не дойдет.

— О какой кантате вы говорите? — спрашивает моя подруга, будто это ее действительно интересует.

Бернадетта просыпается от летаргического сна:

— Для того, кому знакомы мои страдания, подходит только одна-единственная тема. «С меня довольно».

Я чуть не прониклась симпатией к этой придавленной жизнью Бернадетте. В противоположность Аннелизе меня тоже порой посещают мысли, что хорошо бы умереть, и в часы уныния я часто слушала подобные арии. И я процитировала строчки, в которых всегда находила для себя утешение: «Сомкнитесь, усталые очи, усните блаженно и кротко!»

Бернадетта с уважением кивает.

— А мне больше всего нравится пятая ария, — произносит она, обращаясь ко мне, и подхватывает своим ломким голосом, почти шепотом: «Радостно я встречу смерть свою, ах, скорее бы пришла она!»