Правила родительского дома она приняла близко к сердцу и выросла вполне послушной девушкой, да такой, какую во времена нашей юности днем с огнем было не найти. Ее мать, правда, рассказывала, что первым произнесенным словом Аннелизы было не «папа» или «мама», а «нет», но это, видимо, случайность. Ее природный норов прорвался лишь однажды: в скудное послевоенное время они, бывало, неделями варили повидло из домашней сливы и закатывали в банки, и все благодаря тому, что у бабушки с дедушкой имелся небольшой сад. И он спасал семью от голода. Детей тоже привлекали в помощь. Им поручали перемешивать кипящее месиво в большом котле. Порой брызги кипящего варева попадали на оголенные руки, и дети громко кричали от боли. Из сада поступали все новые партии собранных плодов, и дощатый стеллаж к гордости старательной матери семейства непрерывно заполнялся стеклянными банками вплоть до самого потолка. В конце концов, у Аннелизы закончились последние силы. Ее охватил припадок бешенства, который вошел в анналы семейной истории: с громким воплем она несколько раз топнула по раме стеллажа, тот не выдержал и опрокинулся, и банки разбились вдребезги о каменный пол. Из-за того, что повидло перемешалось с мелкими стеклянными осколками, спасти ничего не удалось. Этот поступок я оценила. У меня самой никогда не хватало отваги, чтобы восстать. Нашим современникам не понять, каким страшным святотатством тогда казалось преднамеренное уничтожение продуктов.

Разумеется, данный эпизод заставил меня задуматься о том, какой все-таки сильный потенциал ярости и отваги был заключен в Аннелизе, и мне бы не хотелось, чтобы однажды он выплеснулся на меня. Сегодня впервые между нами возникла напряженность.

— Что у нас сегодня на обед? — поинтересовалась я без всякой задней мысли, а в ответ пришлось выслушать от подруги, что она сожалеет, но ей сейчас не до варки.

Но она сама виновата: с тех пор как Эвальд поселился у нас, Аннелиза полностью взяла на себя кухонные дела. Очевидно, она полагает, что я не знаю, чем побаловать зрелого мужчину.

Ее агрессивный тон мне не понравился; и при следующем случае она не преминула перечислить и другие виды деятельности, к которым я не годилась якобы по причине изнеженности.

Я дала ей понять, что, в конце концов, на мои средства мы приобретаем продукты питания, оплачиваем уборщицу и все четыре недели — садовника. Кроме того, я напомнила, что наше общежитие ей более выгодно, чем мне, поскольку на ее нищенскую пенсию такой дом содержать не получится. Понимаю, что не дипломатично именно сейчас затрагивать тему неравенства наших финансовых положений.

Аннелиза возмутилась:

— Тебе хорошо известно, что я работаю по дому в три раза больше, чем уборщица и садовник вместе взятые, и все ради того, чтобы ты могла кататься как сыр в масле! Думаешь, мне бы самой не хотелось сидеть под вишней в шелковых платьях и почитывать книжечки? Я справлюсь и без твоего бабла, засунь его себе знаешь куда! — И хлопнув дверью, она скрылась в своей спальне.

К счастью, Эвальда в тот момент в доме не было, и он не стал свидетелем отвратительной сцены. Возможно, он сам косвенно причастен к возникновению между нами трений. С тех пор как Эвальд живет с нами, Аннелиза перестала довольствоваться ролью домашней мамочки и стала косо смотреть на наши с ним ежедневные короткие прогулки. Разумеется, она могла бы к нам присоединиться, но, если верить ее словам, она по уши загружена работой по саду, и меньше всего ей нужны дополнительные физические нагрузки. На самом деле из-за своей полноты Аннелиза стала тяжела на подъем и от быстрой ходьбы быстро выдыхается. Но обычно мы отсутствуем недолго, и после кофе она получает Эвальда целиком в свое распоряжение.

Тем временем совместная жизнь с Эвальдом вошла в свое русло. После завтрака он отправлялся навестить жену и обычно возвращался к обеду. Как и мы с Аннелизой, после обеда устраивал небольшую сиесту; далее следовала прогулка и послеобеденный кофе, после чего Эвальд регулярно помогал в саду, болтал с Аннелизой или читал газету. Иногда он что-нибудь чинил, например мою ночную лампу или тостер.

Поужинав, Эвальд обычно опять уезжал. Мы точно не знаем, сидел ли он возле кровати жены или мотался по каким-то другим делам. А недавно пошел один в кино. Мог бы все-таки поинтересоваться, не хотим ли мы составить ему компанию? Бывало, мы не видели его всю вторую половину дня, Эвальд появлялся лишь поздно вечером и тихонько пробирался в кухню, чтобы сделать себе бутерброд с ливерной колбасой.

— Твоей жене понравился зеленый соус? — попробовала я напомнить ему прежний разговор. Мне показалось, что между ними после пробы соуса произошла ссора.

— Спасибо, очень понравился, — ответил Эвальд.

Оставшись наедине с Аннелизой, я не могла удержаться и не обронить замечания по поводу ее пряного соуса:

— Собственно, я ожидала, что ты специально приправишь порцию для Бернадетты…

Аннелиза приняла реплику за юмор.

— Ты считаешь, что я буду за других таскать каштаны из огня? Тем более в ситуации, когда эта бабенка лежит в больнице? Думаешь, я такая тупая?

С тех пор как Эвальд поселился в нашем доме, я стала плохо спать. Часто я часами не сплю и прислушиваюсь к шагам в мансарде. Не Эвальд ли это крадучись спускается по лестнице в спальню к Аннелизе? Вот и сейчас он включил радиоприемник, правда негромко, но все-таки среди ночи. Что я, собственно, знаю об этом человеке? Я не могу даже определить, то ли он верный муж и хороший отец, то ли Казанова, что уж говорить о его частной жизни. О жене он говорит только в общих словах. Правда, для прогулок по замковому саду лучшего спутника не найти. Эвальда интересуют как архитектурные детали отдельных зданий, так и всевозможные экзотические и местные растения.

Мне пришлось высидеть долгую очередь к окулисту, но, на мое счастье, ни один из страшных диагнозов не подтвердился. Вернувшись домой и поставив машину, я услышала с улицы оглушительно громкую музыку. Вхожу в дверь, а там — хоть уши затыкай! На что бы нажать, чтобы немедленно прекратить этот грохот!

Однако они не замечают, что я наблюдаю за ними из прихожей. Гляжу — ковер свернут, стулья и стол сдвинуты к стене, чтобы расчистить пространство. Так они решили воскресить счастливые моменты тех самых танцевальных уроков.

Может, они уже вообразили, что парят на седьмом небе любви, как в любимой песне Эвальда? Едва ли тут можно говорить о воспарении. Смешно смотреть, как тучная Аннелиза с раскрасневшейся физиономией, тяжело сопя от одышки, вприпрыжку отплясывает деревенскую польку. Эвальд без пиджака, пот течет из всех пор. Со стороны можно решить, будто оба пляшут до последнего, пока не хватит инфаркт. Любопытно, как долго они продержались в этом спортивно-пенсионерском марафоне, если бы не обратили внимания на мое появление? И еще у меня возникло подозрение, что они оба так громко и чувственно пыхтели не только от усталости.

Заметив меня, Аннелиза с тяжелым вздохом плюхнулась на стул и стала глотать воздух ртом:

— Теперь пусть Лора, у меня больше нет сил!