В принципе, Лев мог бы тогда выбрать нефть, газ, ювелирку или недвижимость – и во всем бы преуспел. Но выбрал книги. Люди подобного склада характера преуспевают именно потому, что довольно быстро теряют интерес к деньгам как предмету борьбы. Борются они всю жизнь только за первое место в отрасли. В основном сами с собой.

Его младший партнер Дима похож на молодого ученого-физика. Голубые джинсы, свитер с геометрическим узором, металлические очки. Золотые часы Jorg Hysek (видимо, как напоминание о прежней жизни, среди больших и точных математических приборов). Из тех физиков, которые в 1995 году доказали, что кредиты МВФ могут существовать не только в твердом и жидком, но и в газообразном, распыленном по собственным офшорам состоянии.

«Фирмой» Лев скромно называет концерн с годовым оборотом в полмиллиарда долларов, а фразу «здесь таких денег нет» говорит человек, две недели назад заплативший одному скромному автору исторических романов три миллиона долларов наличными. На-лич-ны-ми. Вот сейчас еще раз, про себя, произношу это, и под ложечкой холодеет.

– Мы уже два часа сидим, – напоминаю я. – Мне бы домой поехать, писать, у меня руки чешутся главу закончить. А вы сидите и сознательно надо мной издеваетесь.

– Руки у тебя чешутся, потому что ты нас на деньги разводишь. – Дима с аппетитом поедает апельсин. – И писать ты, конечно, не поедешь. Поедешь водку пить и баб трахать.

– Фу, – кривлюсь я, – водку я не пью, ты знаешь. А с бабами все сложно. Муки творчества. Можно я все-таки закурю?

– Что ж, кури, – голосом умирающего говорит Лев.

– Не давай ему курить, у него так мозг быстрее отключится, – предупреждает Дима.

– Уже отключился от вашей жадности и всех унижений, которые я тут сношу.

– Ладно, – выдыхает Лев. – Ребят, мы все вместе не первый год работаем и из-за денег ругаться не будем. Но на сегодняшний день есть реальность. Девятьсот тысяч.

– Девятьсот? – Я раздраженно достаю сигарету, прикуриваю. – Ребят, вы же знаете, что ваши коллеги из «ИПГ» просто сейчас, по звонку, купят меня. Проверим? За миллион двести, просто ради того, чтобы вам насрать. Позвоним сейчас Дмитриеву, вот прямо сейчас, позвоним?

– Слушай, ну имей же совесть! – Лев по-бабьи всплескивает руками. – Я к тебе отношусь по-семейному, как к внуку. Дима вон… тоже. Что это за шантаж?! Предательство!

– У нас прекрасная семья, Лев, – стряхиваю пепел себе в руку. – Как в анекдоте. Когда еврейский дядя все время приходил к племяннику и рассказывал, что хотел купить шоколадных конфет, но в магазине были только леденцы. И племянник как-то сказал: «Дядь, ну купи хоть леденцы…»

– И что дядя? – заинтересованно смотрит на меня Лев.

– Дядя сказал: «Пока я жив, мой племянник будет есть только шоколадные конфеты». – Кабинет взрывается хохотом. – Один миллион сто тысяч евро. – Я отворачиваюсь к окну.

За окном районы офисных блоков серого бетона, машины на светофоре, птицы на электропроводах и липкое марево утренней Москвы. Люди едут на ланч, люди сидят в метро. У некоторых из них наверняка одна из моих книг. И я думаю о том, что, возможно, кто-то из моих читателей закрывает книгу и думает: «Как же здорово это написано». Еще он думает о том, что я прямо сейчас сижу и пишу новую книгу. Будет ли в ней старый герой или новый? И хотелось бы продолжения со старым, ведь он такой прикольный. Здорово было бы узнать, что именно Богданов пишет в данный момент. А Богданов сидит и как последняя проститутка торгуется с издателем за новый контракт.

И все его герои в данный момент – Лев, Дима и миллион евро, а красная нить произведения в том, чтобы пройти этот извилистый ритуал торговли. Протанцевать свои партии до конца, хотя все уже, конечно, решено. Стороны еще вчера все просчитали и внутренне согласились на миллион. Но обе они настолько алчны, что одна сторона не может не предпринять попытки заплатить на двести тысяч меньше, а другая, такая же алчная, хочет срубить лишнюю сотку, потому что машину вроде как пора менять…

При этом в глубине души один думает, что все-таки, наверное, и скорее всего, слегка переплачивает, а второй твердо уверен, что просит маловато. И каждый за этим столом надеется, что в этот раз получится отжать себе какие-то экстрабонусы.

Будем объективны: в войне писателя с издателем оба хуже. Точнее, оба правы по-своему.

Писатель справедливо считает издателя скрягой и бездуховным жуликом, который, помимо того что ни черта не понимает в литературе, невнимательно читает гениальные рукописи, еще и тиражи ворует – это самый распространенный миф среди отечественных писателей. Почти каждый малотиражный автор уверен, что продажи его последней книги составили сто тысяч экземпляров, из которых пять ему показали, а девяносто пять напечатали в «левой типографии», чтобы не платить гонорар. Почему соотношение 5 к 95, а не 40 к 60 – неясно.

Издатель не менее справедливо считает писателя алчным мудлом, поймавшим звездную болезнь после первой более-менее удачной книги. Вымогателем и лентяем, который пишет какую-то ересь, вместо того «чтобы брать нормальный сюжет», переносит сроки сдачи текста и постоянно «смазывает финалы». Нормальный сюжет и смазанный финал – любимые мантры издателя.

Дело в том, что в его, издателя, идеальном мире каждая новая книга писателя должна быть похожа на старую. Чтобы обложка «такая же красненькая», и название с цифрой 2, 3, 4, 5 и т. д. Все, что этим требованиям не отвечает, непременно имеет «смазанный финал», «ненормальный сюжет» и, до кучи, «идиотское название».

Таким образом, издатель видит своего идеального автора человеком, всю жизнь пишущим одну и ту же книгу, с одним и тем же героем в слегка измененных обстоятельствах. Каждая последующая такая книга легко просчитывается в тираже, а следовательно, и в расчете аванса (каждый новый тираж будет предсказуемо меньше предыдущего). Автор, как правило, заканчивается для читателей уже на третьей книге такого рода.

Писатель после первого бестселлера непременно хочет написать «что-то кардинально иное», чтобы «увести читателя в новый мир». В результате «кардинально иное» выходит полным говном, с мизерным тиражом и жуткой реакцией читателей (потому что читатель не хочет никакого нового мира: от фантастов он ждет фантастики, от бичующих пороки общества – очередного предмета бичевания, но никак не наоборот. Вы же не идете за мясом в рыбный отдел, а за куриными бедрами – в публичный дом, правда?)

При этом гонорар писатель за «кардинально иное» требует как за первый бестселлер и, опорожняя третий стакан, в кругу друзей рассказывает о том, как «издатель угробил ВЕЩЬ», не организовав «правильную» рекламную кампанию и не обеспечив хорошую выкладку в магазине. Умные, после поля экспериментов, возвращаются к своей стезе, все прочие уходят «говорить с вечностью» (форумы неудавшихся писателей, литкритика, пьянство).

Парадокс состоит в том, что война автора с издателем – непременное условие существования обоих. Без этих споров о сюжете, герое, шрифте на обложке не получается ни один проект. Они держат обоих в тонусе. Они учат реагировать на читателя. Это химия книжного рынка. Я люблю ее.