— А из львиных лап принца Ричарда не рискнут даже и пытаться.

— Вы поступаете мудро, — ответил я. — Ненависть… или, скажем мягче, неприязнь к чужаку не мешает вам смотреть реально на мир и вещи.

Он изогнул губы в горькой усмешке.

— Неприязни, тем более ненависти, как раз и нет, вы должны это понимать. Ненавидим соседа, а не того, кто далек… С момента восхождения на трон я сдерживаю попытки герцогов Фирнебурга и Сайна усилиться, расширить влияние, вытребовать себе больше прав… и так уже тридцать лет!.. А граф Бич-Лихтенберг, фактически отделивший свои владения от королевства? А барон Зарганс, что вот уже семь лет не отсылает ко двору собранную в его землях королевскую долю податей? Мне есть кого страшиться больше, чем принца Ричарда! И страху этому много лет, ваше высочество…

На стенах города черным-черно от высыпавшего встречать короля народу, просто давка, если бы все разом вышли в тот первый день на улицы, нам бы город захватить не удалось, но мирное население на то и мирное, стаду овец не остановить даже одного волка.

Когда подъехали к воротам, на снег полетели со стен цветные платки, нарезанные из красной ткани сердечки, лепестки, фигурки. Король улыбался и отечески помовал рукой, и всякий раз это вызывало взрыв восторга и дикого энтузиазма.

Под копыта коней со стены и верха ворот продолжают падать платки и шапки вместо букетов цветов и лепестков роз, как было бы летом, народ визжит от радости, а на улицах города стража оттесняет людей к стенам домом, освобождая нам проезд.

— Любят вас, — сказал я, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало ревности. — Значит, правили умело…

— Как мог, — ответил он просто и добавил с той же извиняющейся улыбкой интеллигентного человека: — Но я старался.

Придворные, облачившись в шубы, встречают короля еще по эту сторону ограды, для него не только распахнуты ворота, но, похоже, готовы были снести и часть забора.

Около сотни вельмож выстроились, дрожа от холода, явно долго ждут, по обе стороны дороги от ворот сада и до здания, там уже все разукрашено, все машут руками и шляпами, а за их спинами размахивают королевскими флагами.

Мы с Леопольдом двигаемся в некотором вакууме, никто не смеет подойти ближе двух шагов, таков придворный этикет, но когда слуги распахнули перед нами парадные двери, я остановился и вежливо улыбнулся королю.

— После вас, Ваше величество.

Он возразил:

— После вас!

— Нет, — сказал я, — после вас.

Он с неловкостью улыбнулся, шагнул через порог не как его величество король, а как человек, который торопится пройти, чтобы не задерживать того, кто сзади.

Мои лорды тихонько забурчали, не понимают, что, когда все козыри на руках, ничего не стоит быть предельно вежливым, тем более что король в целом нравится как внешностью, так и манерами. А дорогу могу уступить просто как младший старшему.

В холле только слуги с влюбленными лицами и радостными глазами, а едва подошли к распахнутым дверям главного зала, прозвучали фанфары.

Церемониймейстер прокричал громовым голосом:

— Его Величество король!

Рев труб стал еще радостнее, просто ликующий. Я наконец-то ощутил укол ревности. За мной идут радостно и охотно, но это все-таки не любовь, а вера в силы и умение своего лидера всех победить, нагнуть, ограбить, привезти домой богатую добычу и трофеи.

В зале не просто горят, а полыхают все свечи, я даже не замечал, что здесь столько люстр и всевозможных светильников, как напольных, так и настенных, светло и ярко, как солнечным летним днем.

С балконов свисают красные и оранжевые полотнища, все с королевскими гербами, под ноги королю бросили букет цветов, потом еще и еще, явно срезали все, что заботливо выращивают всю зиму в горшках.

В этом зале уже самая высшая знать королевства, видно по спеси и важности. Я этих морд ни разу не видел, прибыли только для встречи Леопольда, выражая сюзерену преданность и поддержку.

Фанфары прозвучали снова, я уловил новые ноты, хотя мне медведь не только на оба уха наступил, но и с удовольствием по ним еще и потоптался.

Все повернули головы. Я услышал сдержанный «ах», проследил за их взглядами. По широкой лестнице со второго этажа сходит красиво, величественно, однако в то же время и грациозно, принцесса Аскланделла в великолепнейшем голубом платье с золотым шитьем. За нею, как три смирные овечки за пастухом, идут умытые и сияющие дочери короля.

Альбрехт шепнул у меня за спиной:

— Вроде бы ей не по рангу…

— А как надо? — ответил я шепотом.

— Не знаю. Случай слишком редкий.

— Есть повод, — пробормотал я, едва шевеля губами. — Обеспокоенному за дочерей королю можно сразу показать, что все три живы, здоровы и счастливы…

Я ощутил смутную благодарность, хотя, конечно, этим она зарабатывает очки себе, но и мне малость перепадает, ибо, как мудро сказал Меммингем, все, что делает Аскланделла в моем окружении, несет на себе и мою печать, ибо это вот можно истолковать либо как дозволенности, либо разрешения, а то и вовсе как прямое указание моего высочества именно так делать, а не иначе, а дочерей пригреть и заботиться…

— Или же она подхватила у вас дурную манеру, — сказал Альбрехт так же тихонько, — пренебрегать правилами…

Аскланделла сошла с лестницы, остановилась, величественным и одновременно дружественным жестом отправила принцесс навстречу отцу. Все три заулыбались, но сдержанно, я смотрел с некоторым удивлением, как шагнули к родителю, а затем синхронно, начиная со старшей, опустились так, что я даже не рассмотрел за массой платьев, одетых одно на другое, то ли просто присели, то ли встали на колени.

Он подошел, нет, приблизился, величественный и благосклонный, подал Джоанне руку.

Она смиренно поцеловала тыльную сторону кисти и сказала тихим голоском:

— Ваше величество…

Глаз она не поднимала, оставаясь в той же позе полной покорности, а Леопольд подал руку Рианелле, затем Хайдилле. Те точно так же поцеловали ему руку и замерли в той же позе, смиренно опустив глазки долу.

Наконец он подал руку Джоанне уже несколько другим движением, та приняла с милой улыбкой и грациозно поднялась, глядя на него сияющими глазами. Точно так же он подавал руку и поднимал ее сестер, а по их лицам и улыбкам я видел, что они бросаются друг другу в объятия, однако только мысленно, ибо жизнь королей подчинена строжайшему протоколу.

Он повернулся к Аскланделле, дочь императора ожидает с милостивой улыбкой. Леопольд приблизился медленно и торжественно, я смотрел с любопытством, есть ли такое в протоколе, когда король встречает дочь императора на своей земле, но в присутствии завоевателя, обладающего реальной властью.