Тем временем на коне, верхом, прискакал Семен Каретников, выругался:

– Темно, ни шута не видно! Чуть глаза себе веткой не выбил, – он отер рукой лицо. – Ветками можно не только глаза выстебать, но и голову себе снести.

– Что скажешь, разведка? – спокойно спросил Махно.

– В Большой Михайловке – полроты австрияков, в Дибровке – столько же. Есть орудия. По лесу могут садануть из пушек.

– Вот видишь. – Махно строго посмотрел на Щуся.

– Мой блиндаж орудия не сковырнут. Слабы.

– Но дырку в голове сделают запросто. Этого достаточно, чтобы отправиться на тот свет, – назидательно произнес батька. – Еще какие силы есть?

– Остальные не в счет. То ли сынки немецких колонистов вооружились, то ли стражники из варты, то ли еще кто-то – из тех, что с сумой через плечо никогда не ходили – человек тридцать. Одной тачанки, чтобы рассеять их, хватит.

– Понятно… – задумчиво произнес Махно.

– Ну что, батька, я пока велю в блиндаже стол накрыть… А? – Щусь вопросительно глянул на Махно.

Тот, маленький, щуплый, скуластый, востроглазый – совершенно неприметный мужичок, – стоял посреди блиндажа, хлопал черенком плетки по голенищу сапога, да жевал губами, будто карамельку с зуба на зуб перекидывал, раскусить ее хотел, но слишком увертливой была карамелька.

– Не надо никакого стола, – наконец произнес он.

Брови на красивом лице Щуся взлетели к самой бескозырке.

– Что? Уходим? – изумленно спросил он.

– И уходить никуда не будем.

– Тогда что же?

– Нападем на австрияков, пока не рассвело, и сами они, разгоряченные победой, не опустились с небес на землю. – Махно с силой хлопнул плеткой по голенищу сапога и вышел из блиндажа.

На улице он на мгновение остановился, прислушался: идет за ним Щусь или нет?

Щусь за ним не пошел, остался в блиндаже. Щусь колебался.

Махно стиснул зубы, поиграл желваками – не ожидал, что Щусь поведет себя так, – внутри у него возникло что-то обидное, горячее, в голове вспыхнула обжигающая мысль, схожая с открытым пламенем: а не развернуться ли на сто восемьдесят градусов, не секануть ли в блиндаже шашкой по жилистой матросской шее? Чтобы другим неповадно было, чтобы знали, как вести себя с батькой, и сам Щусь чтоб в следующий раз… стоп-стоп-стоп, следующего раза уже не будет – голова матросская закатится под железную койку. Махно сдержал себя.

В лесу пахло грибами, чем-то лежалым, заплесневелым, чужим, и одновременно – спелыми фруктами. Этот поздний осенний дух рождал в душе ощущение печали, чего-то прощального, способного, в свою очередь, родить новое ощущение… Ощущение чего? Махно покусал губы острыми чистыми зубами. А может, прав Щусь, может, лучше действительно сесть за стол и умять чугунок рассыпчатой картошки с крупными солеными грибами и выпить по стакану шнапса? К этой поре подоспеет рассвет и можно будет без всякого риска найти лазейку и выскользнуть из этого леса в степь?

Нет, так не годится. Махно не выдержал, громко сплюнул себе под ноги:

– Тьфу! Вот голова садовая!

– Чья голова, батька? – не удержался от вопроса Марченко.

– Да моя. Не твоя же! Это в моей голове завелись червяки, будто в гнилых яблоках, будь они неладны. Еще раз тьфу! – Махно крякнул и ловко, без натуги, прямо с земли, взлетел на коня, в седло. Марченко позавидовал – лихо это получается у батьки.

Батька сверху, из седла поцецекал языком.

– Слушай, Алексей, – попросил он, – сходи в блиндаж к этому дудаку Щусю, пусть вылезает и присоединяется к нам. Не то ведь потом жалеть будет.

– Да. Мужик он хороший…

– Или Петренку к нему пошли. Петренко знает его с детства, они найдут общий язык.

– Мы вдвоем сходим.

– Ступайте вдвоем, – разрешил Махно. Выкрикнул зычно – и откуда только в столь щуплом теле взялся такой сильный голос: – Каретников! Семен!

Каретников незамедлительно выдвинулся из темноты.

– Посылай снова к селам разведку, – велел Махно. – Вдруг австрияки вздумали перегруппироваться? Пусть разведка встречает нас там.

– Батька, не обижай меня. Два наблюдателя уже давно следят за Большой Михайловкой… Остались там. Как же я мог допустить, чтобы у нас глаз не было? Не-ет, такое дело у меня не проходит.

Махно улыбнулся.

– Молодец!

Чутье у батьки было звериное. Австрийцы перед самым рассветом покинули Большую Михайловку и переместились в Дибровку. Раз они укрупнились, не поленились в темноте ноги бить – значит, готовятся к дальнейшим действиям и будут окружать Дибровский лес. Для того чтобы поесть шанег и вареников со сметаной, не надо перемещаться из одного села в другое. Семен Каретников восхитился прозорливостью батьки и, в свою очередь, похвалил его:

– Молодец!

Тем временем за лесом поднялось утреннее солнышко, сдвинуло с неба угрюмую темноту, сухой прохладный воздух пропитался розовиной – красиво сделалось, Каретников ощутил, как внутри у него начало рождаться тепло, виски радостно сжало – все-таки хорошая у них природа, не злобная – благоволит к человеку.

Если взять чуть южнее, там природа совсем другая, колючая: при каждом удобном случае выставляет свои иголки, не дает покоя – там кусаются и цветочки и ягодки, так кусаются, что можно в обморок грохнуться. Махно улыбнулся размягченно – улыбка у него на этот раз была мягкой, какой-то ребячьей.

– Нестор Иванович, но это же безумие – нападать такими силами на австрийский батальон, – рядом с Махно неожиданно оказался Федор Щусь. – Это же туша… Носорог. Носорог раздавит нас!

– Во-первых, не батальон, а рота или чуть больше, во-вторых, носорог не ожидает нападения, потому и не раздавят нас, вот увидишь, Федор, – убежденно произнес Махно, поднял плетку, чтобы хлестнуть себя по сапогу.

Горячий каурый конек, на котором сидел матрос, испуганно вздернул голову и закрутился волчком на одном месте.

– Тихо! – осадил его Щусь.

– Бери людей и перерезай дорогу с той стороны села, – приказал ему Махно. – Когда австрияки побегут, бей их без всякой жалости.

Махно был уверен, он был просто убежден, что австрийцы точно побегут, потому так легко и решил располовинить отряд, отдать Щусю часть людей.

– Понял, Федор? – спросил он.

– Понял, чем клоп клопиху донял. – Щусь рассмеялся с облегчением. Похоже, он перестал колебаться, поверил батьке. Махно это было очень важно знать.

Едва выехали из леса, как увидели бежавшую по полю женщину в синей шерстяной юбке и высоких красных носках, на которые были натянуты кожаные черевички. Женщина стремительно приложила ладонь ко лбу – жест был недобрым, – ойкнула, увидев всадников, круто развернулась и помчалась назад, в село.

– Чего это с ней? – удивленно спросил Махно.

– Не знаю, – ответил Каретников. – Может, ядовитая пчела в одно место укусила?

– Какие сейчас могут быть пчелы, – ворчливо произнес Махно и спрыгнул с коня. – Это разведчица. Обыкновенная лазутчица. Переходим на пеший ход. Внезапного удара не получится…

И все-таки внезапный удар получился. Махновцы ложбиной сумели близко подойти к селу, перевалили через тыны в огороды и там, среди старых грядок и сухой ботвы, прикрываясь сараями, пробрались едва ли не в самый центр Дибровки, где стояла