— Вранье, — сказал Маркус, в очередной раз мотнув головой.

Беттельхайм меня мало заботил, и я вряд ли вспомнила бы тот день и реакцию Маркуса, если бы после вынесенного Дэниэлу приговора не бросилась изучать все, мало-мальски связанное с аутизмом. А Беттельхайм, как оказалось, не только сочинял байки о евреях в концлагерях, но еще и родил грандиозную идею — дескать, причина аутизма кроется в преступном отношении матери к ребенку. Мое внимание, понятно, сфокусировалось на байке номер два.

Итак, что же я узнала о сочинителе? Уже в 1939 году Беттельхайм обосновался в Америке, где зажил новой жизнью в качестве эксперта в области аутизма. Все бы ничего, если бы не отсутствие доказательств, что он хоть что-то понимал в детях-аутистах. Судите сами: Беттельхайм утверждал, что знаком с Фрейдом (маловероятно), что получил диплом психоаналитика (неправда), что до переезда в Америку опубликовал два научных труда (никто в глаза не видел ни одного) и что был членом европейской организации, изучавшей детей и подростков с отклонениями в эмоциональной сфере (чему нет свидетельств). Высшее образование Беттельхайм действительно получил, он был доктором философии и специализировался на философской эстетике, которая исследует вопросы типа «Что есть искусство?».

И тем не менее он каким-то образом убедил весь мир, что является крупным спецом по детям-аутистам, и основал в пригороде Чикаго школу, где им будто бы обеспечивалась необходимая терапия. Матерей аутистов он ставил на одну доску с ведьмами — пожирательницами младенцев, с королями-детоубийцами и эсэсовцами в концлагерях. Беттельхайм был в чести и оказал громадное влияние на отношение к аутизму во всем мире. Никто не смел ему возражать. Появись Дэниэл на свет в то время, меня тут же заклеймили бы: я искалечила его психику, превратила в растение, и отчаяние загнало его в аутизм. Беттельхайм, подделавший чуть ли не все свои «верительные грамоты», заявил бы, что я на уровне подсознания желала Дэниэлу смерти. И ему поверили! Мир заметил — более того, приветствовал — шарлатана, который проклинал несчастных матерей, убеждал родителей отказаться от собственных детей и уверял, что вернет аутистам полноценную жизнь при помощи психоанализа. Лично я считаю это преступлением против гуманизма. Но что было, то было. И если мы забудем, как легко удалось нас одурачить Беттельхайму и ему подобным, история может повториться.

Все это я выложила специалистам мнимого земного рая для детей-аутистов в ответ на вопрос, согласна ли я записать Дэниэла на их программу. А программа-то, как выяснилось, основана на изначально ошибочном мнении, что аутистам нужны психоаналитики. Все эти специалисты желали толочь воду в ступе, строя гипотезы, что же пошло не так в «критический момент» эмоционального развития Дэниэла.

— В жизни ребенка ВСЕ моменты — критические, — сказала я. — Ваше бестолковое учреждение следует путем, проложенным не просто безумцем, а моральным преступником.

— Прошу прощения, миссис Марш. Боюсь, вы не совсем понимаете… — обратилась ко мне психологиня с волосами песочного цвета.

Боже правый, да она моложе меня! Шнурок вон вплела цветной в свои белые лохмы. Отложив блокнот, девица белозубо осклабилась. Ну ясно — только вчера сняла брэкеты.

— По-моему, я вам предоставила полную историческую справку, мисс, — огрызнулась я.

Ей что, заняться нечем? Домашние задания делала бы, к примеру. Или к выпускному экзамену готовилась. Да хоть бы угри выдавливала, наверняка ведь замучили. Ну почему, сложилась горькая мысль, почему судьба моего сына настолько всем безразлична, что он попал бы, будь на то мое согласие, в руки даже не к начинающему врачу, а к студентке? Девчонка, которая мажет губы блеском, обеспечит «терапию» моему мальчику? Да и не «терапия» это вовсе, а дерьмо! Не удивлюсь, если эти спецы верят, что Земля плоская!

Психологиня-недоносок взглядом обратилась за поддержкой к коллеге, настоящему эскулапу. С первого взгляда было понятно, что он настоящий: заметно старше, грудь впалая, ладони мягкие, белые — человек явно не утруждал себя физической работой.

Настоящий подал голос:

— Мы, собственно, не виним вас в болезни сына, миссис Марш.

Лицо у него лопатой, сквозь редеющие волосы на голове проглядывали родинки, предвестники возможного рака кожи. Ему я была склонна верить исключительно из-за родинок. Я бы дала ему знать, да побоялась, неверно поймет.

— Ах, не вините? Как мило с вашей стороны. Теперь еще объясните, зачем Дэниэлу ваша психотерапия. А если бы у него проблемы с сердцем были, с легкими, с почками — вы бы тоже обратились к психоанализу, позвольте спросить? — Я добавила еще пару-тройку замечаний насчет Беттельхайма, этого гения, который не колеблясь обвинил бы меня в подспудном желании смерти моему малышу. И наконец, коснулась материального вопроса. Сто фунтов в час — таковы расценки государственной службы здравоохранения за то, чтобы ее специалисты чесали языками о причинах сбоя в психологическом развитии Дэниэла. — Уверена, налогоплательщики не в курсе, чем вы тут занимаетесь. Не помогаете — это точно. Уж лучше потратить деньги на человека, который научит Дэниэла говорить. Надеюсь, даже для вас очевидно, что жить бессловесным довольно неудобно.

— Мы и учим их говорить, — возразил настоящий. — Мы помогаем им облекать в слова свои ощущения.

— Вон оно что. Ну а пока мой сын, почти трех лет от роду, не может произнести «мама». Скажу больше — он и на собственное имя не реагирует. Сомневаюсь, чтобы вам удалось выудить из него описание всех его фобий.

— Миссис Марш! Мы все — квалифицированные…

— Кем квалифицированные? И в чем? О том и речь. Вокруг толпы так называемых специалистов, но ни один, похоже, не способен помочь человеку, которому помощь необходима, в данном случае — Дэниэлу. Что вы за специалисты, если от вас никакого толку? За что вам вообще платят?

Юное дарование и эскулап переглянулись. Ну и парочка. Соль и перец. Куклы в белых халатах.

— Больше нам здесь делать нечего. — Я взяла Дэниэла за руку.

Увы, твердость характера я проявляла далеко не всегда. На меня наводили ужас детские площадки, супермаркеты… Особенно супермаркеты. Единственный способ совершить с Дэниэлом самый обычный (для большинства) поход за продуктами — завалить его сладостями, чтобы удержать на сиденье тележки. Без лакомства он поднимал крик, вмиг расстегивал хлипкий ремешок на тележке и пытался вывалиться, не думая о том, что будет больно. Он запросто выскальзывал бы даже из-под ремешка, но я всегда носила поясок и привязывала сына за талию к спинке сиденья — сколько ни дергайся, не убежишь. Правда, он истошно визжал и выглядел форменной жертвой родительского насилия. Мои объяснения окружающим («Боюсь, как бы не упал») лишь укрепляли их во мнении, что я моральный урод, от которого ребенок готов удрать любым способом, пусть даже головой об пол.

Имелся и другой вариант: гоняться за Дэниэлом по всему магазину, выискивая его в проходах, где он тянул к себе все, что жаждал пощупать, открыть, откусить, понюхать. Иными словами, я должна была заранее согласиться, что семья останется без продуктов и без порядочной суммы за товары, которые Дэниэл свалит и растопчет, освобождая себе место на полке, лишь бы дотянуться до очередной заветной цели.